Зона бессмертного режима

Разумовский Феликс

А на экране вычислителя тем временем представал во всей красе хомо эректус. В свете представал, в объеме, хотя и в миниатюре. Бродил в задумчивости с палкой-копалкой в поисках пропитания, плескался с дружественными парнокопытными в водах рек, укрывался в лежбищах и схронах от непогоды, был любвеобильным, нечистоплотным и неразборчивым в связях. Эректус, пусть он даже и хомо, – все одно эректус.

А пока он предавался радостям бытия, Тот вводил начальника в курс дела, крайне обстоятельно, не спеша излагая свои мысли с завиднейшей доходчивостью. Рассказал и про то, и про се, и про это. Всем поделился, ничего не утаил. Убедил сразу.

– М-да, – с восхищением сказал Ан, подумал и принял судьбоносное решение: – Мыслю – по третьему варианту. Будем осеменять яйцеклетку, ануннаков настоящих у нас, к счастью, хватает. Да и тех, кто плод вынашивать будет, найдем, привлечем, так сказать, к общественно-полезной деятельности. – Он вдруг победно рассмеялся, расцвел и, вызвав звоном гонга слугу, с напором приказал: – Ее Добропорядочность Нинти сюда! Живо!

Нинти пришла

напудренная, надушенная, одетая с тонким шармом, но без настроения, отнюдь, в глубоком миноре. Что-то в ее жизни началась конкретная черная полоса. Несчастный Энбилулу пропал в трясине, беднягу Энкинду съел крокодил, Энлиль завел себе партнеров-педерастов, а Энки уже просто ничего не надо – ударился в политику, радеет за народ. А главное, почила в бозе душка Эрешкигаль, такая ласковая, такая нежная, по кличке Облизуха. И куда теперь прикажете девать неучтенку ханумака? В задницу забить тому садисту, который отравил во время акта маленькую бедную Эрешкигаль? Видит бог, через влагалище [221] . И Тот еще сидит безвылазно, отсвечивает лысиной, кидает умняки. Давит интеллектом, гад, фалует в науку, приклеился, как банный лист к жопе: а не могли бы вы, коллега, сделать так? А не в лом ли вам, коллега, сделать этак? Ага, станьте задом, нагнитесь до пола, разведите ягодицы пошире. Тьфу. А попробуй отказаться, сразу настучит папахену. Ну а уж тот точно голову оторвет. Или этими своими специальными щипцами да по живому клитору. Зверюга, изувер. Вот-вот, легок на помине, с утра явился – не запылился. Готов хоть куда, хоть на край света, лишь бы решить свой кадровый вопрос. Здорово, видать, перессался-то тогда, во время бунта. Больше, видимо, не хочется ему повторения революционной ситуации. Теперь вот будет маячить все время вместе с Тотом. Да, ну и жизнь, только держись. Одно хорошо – здешний коллектив. Крепкий, монолитный, сплоченный идеей, глубоко плевать, что сугубо женский. Хорошо, что баб сюда присылают тертых, опытных, умелых и ушлых, на своем богатом опыте знающих, что такое дружба, выручка и активная взаимопомощь. Умеющих и обнять, и приласкать, и член искусственный замастрячить. Таких размеров орган, что мужчинкам и не снилось. Как есть все зануды, козлы, засранцы, говнюки и импотенты. Нет, право же, что ни говори, а понять женщину может только женщина.

221

Все на свете повторяется, и в человеческой истории полным-полно случаев отравления половым путем. Так, египетские фараоны, чтобы избавиться от своих врагов, дарили им женщин, добровольно соглашавшихся принять во влагалище большое количество яда. Известно, что Александр Македонский как-то получил в подарок от одного индусского раджи девственницу, накачанную ядом, но смог вовремя остановиться. Римский политический деятель I века нашей эры Кальпурний избавлялся от своих жен, касаясь их клитора отравленными пальцами, а польский король Владислав был смертельно отравлен через собственный половой орган ядом, заранее помещенным во влагалища его любовниц.

Да, что-то не в настроении была нынче Нинти, не в форме, однако ничего, взяла себя крепко в руки и с милой непосредственностью спросила:

– Звали, папо? Еще вина? Или засол не тот?

– Да нет, дочка, икорка хороша, – с улыбкой отреагировал Ан, вилкой указал ей на кресло и сразу взял быка за рога. – Кстати, к вопросу о размножении. Мы тут посовещались, раскинули мозгами, взвесили все «за» и «против» и решили… – Он выдержал недолгую паузу и ласково посмотрел на Нинти. – Работать, дочка, будем по третьему варианту. То бишь яйцеклетку изымать, искусственно оплодотворять и вынашивать в донорских матках. Обезьян, я так думаю, на наш век хватит, со спермой тоже проблемы нет, весь вопрос в матках. Скажи-ка, дочка, нам, сколько у тебя там баб в штатном расписании?

– Четырнадцать, – еще не поняла, к чему он клонит, Нинти. – Восемь санитарок, две уборщицы, туалетчица, завхоз, две работницы пищеблока, одна на кормобазе…

– Ну вот и отлично, – прервал ее Ан. – Зарядим всем. А как родят, оценим результаты и поставим дело на широкую ногу. Анунначек с матками на звездолете хватает.

Богатое воображение сразу нарисовало ему радужную до головокружения перспективу – толпы, когорты, легионы рабов. Послушных исполнителей его воли. И соответственно, куги, кубабарра, весь этот зааб [222] – потоком, рекой, водопадом, океаном. Эх…

222

Драгоценные металлы.

– Ну да, – сразу же развил его мысль Тот, – потом подумаем о сроках сокращения беременности, о хрональной коррекции, о стимуляторах развития. Чтобы матки доноров работали интенсивнее, с высоким КПД…

– Так вы что же, папо, хотите обрюхатить весь мой персонал? – Нинти наконец ухватила суть вопроса, и синие распутные глаза ее загорелись гневом. – За что, папа, за что? А кто работать будет? Я ведь и так обхожусь малой кровью. Без смотрителя болот и инспектора водоемов. Все сама, сама, в собственном соку…

Ну, сука, бля, дела. Вот только насквозь беременного коллектива ей не хватало. Для полного полового счастья, для полной половой гармонии. Не жизнь, такую мать, а облом конкретный.

– Помнишь, дочка, я тебе рассказывал про щипцы? – в корне задавил бунт на корабле Ан. –

Ржавые, массивные, из теллурия, которыми плющат бабам клитор? А? Может, мне перейти от слов к делу? А то что-то ты нынче разговорилась, – и неожиданно он улыбнулся столь страшно, что у Нинти раньше срока начались регулы. – Или, может, тебя тоже лучше обрюхатить? Хочешь снова почувствовать себя матерью? Терпеливо выносить, а потом в мучениях родить ануннако-обезьяньего ублюдка? Во имя прогресса и всеобщего процветания? Что, не хочешь? Морально не готова? И вообще плохо переносишь беременность? Тогда закрой свой рот, сосредоточься и слушай старших. – Ан веско замолчал, хлебнул винца, и голос его сделался мечтателен: – Следующая неделя будет очень напряженной. Надо настроить оборудование, подготовить инструментарий, продумать все нюансы предстоящего процесса. Слушайся, дочь моя, во всем многоуважаемого Тота, ничему плохому он тебя не научит. И поговори по душам со своими бабами, скажи, что, если пойдут в отказ, я им всем лично матки выверну. Теми самыми знакомыми тебе щипцами. Они, дочь моя, универсального свойства. Ну все, иди работай, трудись. А уж обезьянами и спермой мы тебя обеспечим. Давай.

Он хмуро глянул вслед Нинти, дружески посмотрел на Тота и, вытащив из кармана гиперфон, с ухмылочкой позвонил Мочегону:

– Привет, брателло. Вопрос к тебе интимный, на засыпку – как ты относишься к обезьянам?

Неделю спустя

– Словом, ануннаки, в добрый путь, – бодро закруглился Ан, с пафосом вздохнул, посмотрел на аплодирующие массы и по-отечески махнул рукой: – Давай, братва, кончай по-быстрому. Я сказал.

Дело происходило на Земле, в Шуруппаке, на веранде главного павильонного корпуса Дома Шинти. Только что отзвучали речи, стихли одобрительные овации, и присутствующие подались воплощать инструкции в жизнь. Подались кто как. Четырнадцать красавцев ануннаков шли с ухмылочками, бодро, но не спеша, настраиваясь внутренне на предстоящее дело. Дурацкое, рукоблудное и совсем не хитрое. Зато жутко благородное. Дело кардинальнейшего улучшения несовершенной обезьяньей породы. А вот четырнадцать анунначек-донорш, жуть как напоминающих покойницу Эрешкигаль, шкандыбали мрачно, в расстройстве, хмурым своим видом как бы говоря: ну, сука, бля, попали мы. На легкотрудную работу, бля. За что забрал, начальник, отпусти.

Тернистый путь их пролегал в лабораторный корпус, где провидением им были уготованы койки, режим, гинекологические кресла и яйцеклетки обезьян, с тщанием облагороженные ануннакской спермой. Хотя нет, герои-производители еще только шли. Энки, Энлиль, Нинурта, Мочегон, Таммаз, Гибил и еще восемь красавцев с ними. Лица их были торжественны, походка величественна, мысли возвышенны. И не только мысли…

Спустя девять месяцев

Рождения богини держались вместе.Нинти сидела рядом, месяцы считая.Вот приближался роковой десятый месяц;Вот тот десятый месяц наступил;И в срок назначенный их лона содрогнулись.С лицом, исполненным надежды, состраданья,Она, покрывши голову, стала повитухой.Обняв за талию, шептала благословения слова.И вот достала форму;И в ней отлилась жизнь.И в радости воскликнула она:Творение мое готово,Я создала его умением моим.Ученые и славные мудростью своей,Рождения богини собрались числомпо семь два раза.И семь мужчин родили,и семь родили женщин.Рождения богиня на свет произвелаДыханье Жизни приносящий Ветер.На пары все разбилисьИ встали перед ней,Созданья были – люди,Творенья Матери Богини.Шумерский эпос

Глава 11

Отечество встретило Бродова холодно – морозом, поземкой, квелой прапорщицей, сине пропечатавшей отметину в паспорте. Северная Пальмира оправдывала свое название.

– Долетел благополучно. Выхожу из аэропорта, – позвонил Бродов Рыжему. – Какой у тебя номер-то? Ладно, скоро буду.

Данила поднял воротник, поежился и залез в зеленоглазую «Волгу».

– В гостиницу «Россия».

– Как скажете. – Женщина-водитель отложила газету, быстро нацепила старомодные очки и уверенно, с не женской хваткой тронула машину с места. – В гостиницу так в гостиницу, в «Россию» так в «Россию». Вот чертова погода, не видно ни хрена.

Да, реалии не радовали – ветер, снег, спирали метели, белые ели, будто коллективом поседевшие. Антураж под стать настроению Бродова, наплевать, что угольно, антрацитово, похоронно по-черному. Кружилась снежная пыль, маячили огнями машины, смотрел по сторонам Данила, выкатывал на скулах желваки. Кажется, давно ли бродил он с Женькой здесь, по Московской стороне, а теперь вот все. Нет Женьки. Ушел. Прямо на небо. С концами. Навсегда…

Бродов даже не заметил, как доехал до «России», рассчитался с водительницей, вылез на мороз и открыл тяжелую гостиничную дверь. Путь его лежал через холл, к лифту, на второй этаж, в скромный двухкоечный номер Рыжего – тот прибыл в Питер не один, а в обществе Небабы.