Зона Комфорта
Шрифт:
Он знал ровно столько сколько я. С тем же вопросом я обернулся к сутулому прапорщику.
Тот ответил с гнусавинкой:
– На войну.
В его глазах мне увиделась усмешка. Над кем только? У прапорщика неправдоподобно бледное лицо, а бородка – редкая, козлиная, ненужная ему.
Солнце пекло затылок и левое ухо. Колонна повторяла изгибы улицы.
Спереди быстрый, перебиваемый кашлем голос, сообщил:
– Корпус Думенко. кх. фронт прорван.
По-моему, лажа. Конец июля 1919 года. Конно-сводный корпус Бориса Думенко, в прошлом вахмистра царской службы, впоследствии расстрелянного
Энциклопедическими знаниями, понятное дело, поделиться я не имел права. Даже в целях пресечения панических слухов. И по роте мячиком запрыгало возбуждение:
– Конница! Фронт! Прорвали!
В нашей шеренге подачу принял и суетно, как горячим угольком, зажонглировал каркающими словами Наплехович:
– Кав! Корпус!
И пасанул дальше во взъерошенный хвост колонны.
С приснопамятных времён срочной службы я не стаивал в армейском строю. Разовые формальные построения в ментуре и артполку не в счёт. Поэтому ощущения у меня довольно дикие. Во-первых, просто тесно. Остро воняло крепким потом и сапожищами. Ни на что не похожий непередаваемый аромат яловой голяшки, начищенной вонючей ваксой!
Про необходимость порубать я забыл, а желудок мой – нет. Заурчал, поджимаясь.
Но все-таки можно перевести дух. На какое-то время я стал таким как все, выскочил из эпицентра. Выяснение обстоятельств моего пришествия откладывалось, по меньшей мере, на время похода.
Я умышленно не думал, что за походом – бой. Самый настоящий, в котором всерьёз ранят и убивают. В то время как КПД мой как боевой единицы – абсолютный ноль!
Оттягивающая плечо мосинская трехлинейка мне незнакома. Ни разу в жизни я не стрелял из винтовки. По картинкам знал, а теперь вот своими глазами увидел, что на ней имеется такая хитрая приспособа – прицельная планка, на которой проточено несколько рисок и выбиты цифры.
Похоже, как на акээме. Но принцип выставления прицела я забыл наглухо. Вроде, чем больше цифра, тем дальше расстояние до цели. Ещё помню, что можно постоянный прицел выставить.
Также я предчувствовал серьёзную проблему в том как отделить штык, закреплённый сейчас вдоль ствола, а затем примкнуть его.
Я представил себя бессмысленно копающимся, совершающим суетные движения по команде: «Штыки примкнуть!» (в правильном звучании не уверен), и у меня засвербели плечи и грудь. Хорошо знакомый признак приближающегося психоза.
Я почесался сначала через куртку. Потом расстегнул ворот и стал ожесточенно скрести сквозь майку.
Бледнолицый прапорщик разглядывал меня с интересом энтомолога. Заметив его пылающий взор, я выдернул руку из-за пазухи. А воспалённая кожа требовала продолжения механического воздействия. Перебивая зуд, я прикусил губу, почувствовал солёное.
По роте шло броуновское движение. Многие курили. Некоторые спешно перебирали вещевые мешки.
– Ротный! – поручик Наплехович, насколько смог, подобрал живот.
– Га-аспада-а офице-еры! – заполошно заорали впереди.
Строй подтянулся, затвердел, по-уставному встречая командира.
Полковник Никулин отмахнулся толстой ладонью,
– Вольно!
Он двигался по-слоновьи фундаментально. Даже на значительном расстоянии я уловил свежее амбре. Справа от полковника, опережая на полшага, шел длинноногий штабс-капитан Белов. Он заглядывал ротному в лицо и говорил настойчиво:
– абсолютно сырая, необработанная масса.
– ну а я что могу предпринять, голубчик? – басисто-сипло отвечал Никулин. – Резолюцию наложить? Наш с вами родной сто шестьдесят шестой Ровненский полк на подмогу позвать? Из небытия? Либо триста десятый Шацкий?! Ась?!
– Думенко нам резолюцию наложит, – зло сказал Белов.
Остального я не услышал. Командиры прошли дальше.
Все-таки перед нами Думенко? Взводный не похож на сплетника и паникера. Неужели ошибался уважаемый мною Владимир Карпенко, автор двух крепких исторических романов о красном комкоре?
Часов у меня не было, но я умею чувствовать время. Минут через двадцать колонна тронулась.
– А ну, в ногу, в ногу, взвод! – прикрикнул Белов. – Р-раз! Раз, раз, ва, три!
Мерный гул пошёл от двинувшей под гору роты. Я быстро приладился к нужному темпу. В зенитно-артиллерийской батарее я слыл хорошим строевиком. Когда батарею вёл офицер, я занимал самое трудное в строю место – правофлангового в первой шеренге. Но было это миллион лет до нашей эры.
Меня беспокоили свои физические возможности. Долгое время я вёл вольготный образ жизни. Много психовал, увлекался алкоголем. В обычный день выкуривал по пачке «Балканки». А в скоромный – и того больше. Пренебрегал утренней гимнастикой. На следственной работе, где преимущественно сидячка, едва геморрой не отрастил. Лет пять назад узнал, где у меня находится сердце, и с тех пор оно, болезное, не разрешает мне спать на левом боку.
В артполку майор Горяйнов, повоевавший в обе чеченские компании, заявлял, что предпочитает срочников взрослым мужикам контрактникам.
– Лёгкие у них не прокурены! Рефлексы не пропиты! – разрывая великанского вяленого леща, объяснял Горянин. – И это помимо цельности младой, внушаемости и непонимания абсолютной величины смерти!
Пока шли мерным шагом, дыхалка справлялась. Но вот если придется делать рывок, у меня возникнут проблемы.
Последний свой кросс я отбегал в университете на четвёртом курсе. В прокуратуре, организации, несмотря на погоны, гражданской, физподготовка отсутствовала как таковая. Во время работы в уголовном розыске я упорно колол спортивные занятия. Учитывая мой преклонный возраст, неординарное прошлое и стабильные показатели раскрываемости руководство не пыталось воспитать из меня супермена.
На «историческую» кадровую комиссию, задним числом одобрившую моё увольнение из органов, я опоздал, не догнав на остановке троллейбус. Двадцатиметровый спурт оказался мне не по зубам.
Я подметил, что вся публика в роте гораздо младше меня. Хотя, военная форма конкретно старит. Преобладали пацаны чуть за двадцать лет, прапора. Косолапому мишке Наплеховичу, несмотря на солидность брюшка, – под тридцатник. Да и штабс-капитану Белову со всеми его регалиями столько же. Правда, я видел одного капитана с седыми висками.