Зона Комфорта

Макаров Михаил

Полковник Знаменский вернулся на середину перед строем. Казалось, не замечая остановившихся позади него Оладьева и конвоиров, снял с переносицы пенсне, достал платок и стал старательно протирать стеклышки. Потом спрятал оптику в нагрудный карман, откуда взамен, как фокусник, выдернул листок бумаги.

– Военно-полевой суд первого ударного генерала Корнилова полка, рассмотрев дело прапорщика

Оладьева Петра Артемьевича.

Никто мне этот Петр Артемьич, сука он, погоны сорвал и в стог залез, когда мы шли на пулеметы, но неуж обязательно за первый косяк мазать ему лоб зеленкой?!

Ну разжаловать, ну в дисциплинарную часть сунуть, пусть кровью искупает. Гражданский человек, по почтовому ведомству служил, страшно стало. Это так все понятно!

В мое время в конце девяностых высоколобые гуманисты запретили казнить самых страшных кровавых преступников. Людоедов!

– Расстрелять! – Знаменский прочёл приговор с выражением, на одном дыхании, оторвался от листка и торжествующе посмотрел на роту.

Мне показалось, он выискивал в строю меня.

А с правого фланга по команде отделился десяток офицеров. Вот, вот почему называется – отделение! Потому что отделяется. В колонну по одному, в ногу переместились ударники к центру. Повернулись, встав перпендикулярно к роте… слаженно, сняв с плеча винтовки и приставив их к ноге.

Оладьев рухнул на колени, отчаянно обхватив кудрявую башку руками. Взвыл.

– Вста-ать! – насмешливо крикнул полковник. – Умереть и то не можете!

Я уткнулся глазами в стриженый, перечёркнутый мясистой складкой затылок Наплеховича.

Утробный, на невообразимо низкой ноте вой перебил лязг передергиваемых затворов и команду:

– Ат-диление, цельсь!

Переморщившись, я напряжённо ждал залпа, но всё равно пропустил, содрогнулся до ёканья селезёнки. Рота подавленно молчала. У подпоручика Цыганского громко забурчало в животе.

Знаменский не отказал себе в удовольствии прочесть заключительную мораль:

– Так будет с каждым трусом и предателем!

9

По возвращении в село взводный сунул мне несколько листков бумаги.

– Заполните послужной список, штабс-капитан. Причём немедленно. Мне всю плешь с вами проели.

Я машинально кивнул, с опаской разглядывая

желтоватые плохого качества листы, на которых типографским способом была отпечатана табличка, поделённая на графы под римскими цифрами.

Меня всё же хватило на то, чтобы криво улыбнуться:

– Не люблю, это самое, к-канцелярщину…

Фраза получилась глупой и ненужной. Белов, впрочем, не обратил на неё внимания.

– Вот ещё что, Михаил Николаевич, – сказал он с расстановкой, – в конце укажете, что данные о вашей личности удостоверяют командир третьей роты капитан Кромов и я. Понятно для чего?

Чего тут может быть непонятного? Ежу ясно!

– Благодарю, господин штабс-капитан! – На этот раз не пришлось симулировать искренность. – Я не подведу!

– Посмотрим, – Белов не был расположен к патетике. – Только поразборчивей пишите, а то переписывать заставят.

Легко сказать давай пиши, когда по теме ни ухом, ни рылом.

С завистью глядя на офицеров, которые в предвкушении ужина, заслуженного отдыха и ночлега под крышей гомонили, разоблачаясь от снаряжения, пошагал в хату. Трепетно сжимая в руке листки формуляра.

Уселся у оконца за шатким дощатым столом, вытащил из сумки карандаш, помусолил грифель и с ходу заполнил первую графу: «Чинъ, имя, отчество и фамилiя». Написал в ней – «Штабсъ-капитанъ Маштаковъ Михаш Николаевiч».

И тут крепко задумался над малоизвестными мне правилами дореволюционной орфографии. То, что в конце всех слов мужского рода, оканчивающихся на согласную, надо ставить твердый знак, я был в курсе. А вот насчет «и десятеричного» и «ятя» сомневался сильно.

Когда их писать, а когда нормальные «и» и «е»? Почему в слове «фа-милiя» после «эм» пишется обычная «и», а после «эл» – десятеричное «i»? [59]

59

По правилам старой орфографии буква «и десятеричное» («i») вместо «и» писалась во всех случаях, когда после «и» следует гласная буква. То есть, написание «Михаш Николаевiч» – неправильное.

Конец ознакомительного фрагмента.