Зона отдыха
Шрифт:
– Сам и ляжешь, – Серёга.
– Сам и накроешься, – Колюня.
– А мы уж тебя закопаем, – говорю я.
– Разговорчики! – кричит. – Разбаловалися! Поувольняем!
Кричи, кричи, нам-то чего? Погонялка не возилка. Мы, брат, станочники, нас везде нехватка. У тебя, вон, перед кадрами который год повешено: "Требуются станочники". Хрен к тебе кто идет.
– Ладно, – говорит. – Оплатим по среднесдельному.
Мы молчим.
– С надбавкой.
Молчим.
– С грамотой.
Мы к двери пошли.
– Граждане
– Два, – говорит Серёга.
– Канистру,– говорит Полуторка.
– Обопьётесь!– орет.
– Тебе-то чего? Было бы дело сделано.
А ему деваться некуда. У него в обед похороны.
Сели мы в автобус, лопаты положили, с ветерком покатили на кладбище. Солнышко светит, народ гуляет, спирт в канистре булькает. Чем плохо? Полуторка и говорит:
– Для начала ба не помешало ба...
Мы соглашаемся:
– Это точно.
Пробку отвернули, к горлу приложились, дальше поехали.
Серёга и говорит:
– Для почину бы неплохо бы...
– Неплохо.
Пробку отвернули, к горлу приложились.
– Ты ее не заворачивай, – говорит Иван. – Время терять.
На кладбище приехали – уже хороши.
Я говорю:
– В контору надо идти. Место получать.
– Иди, – говорят, – коли вызвался.
– Чего это – иди. Мне, что ли, надо?
– Успеем, – говорит Полуторка. – Сперва полежим.
Пошли по дорожке, глядь – могила выкопана. Хорошая могила, и место хорошее – куда ещё?
– Наша будет, – говорит Колюня. – Чего зря копать, когда накопано?
– Точно, – говорим.– И место нормальное: бугорок – не низинка.
Легли под кустиком возле могилки, слово за слово – канистру и опорожнили. Лежим – балдеем. На воздухе – раз. Среднесдельное – два. С надбавкой – три. Худо ли?
А Полуторка уже размяк, рассопливился, размечтался. Самые его мечты с балдения.
– Ребяты!– запел.– Володя! Серёга! Колюня! Иван! Вот ба так! Вот ба всегда! Вот ба на травке, на солнышке, на природе! Вот ба век станок не видать! Много ли нам надо, ребяты? Вовсе немного! Всего ничего! Земли кусок, да хлеба брусок, да бабу, да бутылку... Вот и всё! Всё, ребяты!
– Бутылку, – говорю, – за нее платить надо. И за хлеб. И за бабу.
– Володя! Друг! А земля-то на что? Землица наша?! Вот ба всю землю, весь шарик поделить поровну, по людям, по наделам – и живи себе! Живи, Володя! Свиней откармливай, самогонку гони, бабу брюхать, в гости ходи к соседу. В гости, Володя!..
– А пограничники? – говорит Колюня. – Хрен они тебе дадут в гости ходить, пограничники.
– Колюня! Друг! – радостно. – Нету! Нету пограничников! И границ нету! И заставы! И проволоки колючей! Твой надел, мой надел, его надел... Сам себе пограничник, Колюня! Сам себе!
– А не хватит? – говорит Серёга. – Разделим землю, а на всех мало. Что тогда?
– Серёга! Друг! Хватит! На всех хватит! Точно тебе говорю! У нас Сибирь нетронутая. У нас
– Землицу... – говорит Иван. – Тебе дай землицу – ты ее первый пропьёшь. Промотаешь, просвистишь, за бутылку спустишь.
– Ванюша! Друг! Плохо ты обо мне думаешь! А дети? Я ее детям оставлю. Внукам. Моя землица-то, моя! Свое, Ванюша, не пропьешь, а и пропьешь, так свое... Кому что за дело?
– А начальство, – говорю, – куда девать? Тоже по наделу?
– Тоже, Володя, тоже! И начальству по наделу. Нехай живеет.
– Хрен оно будет работать, твоё начальство. Ему руководить надо.
– А нечем! Нечем, Володя! Руководи, хошь, женой, курями, поросятами...
– Начальство найдёт чем, не боись.
Тут музыка заиграла, барабан застучал: несут жмурика. Впереди крышку волокут, позади сотрудники топают, нехорошим словом покойника поминают. И настроение у всех веселое! Раз – погода хорошая. Два – с работы ушли. Три – с похорон домой. Рабочий день, а вроде как праздник.
Мы руками машем: сюда, мол, сюда!
Начальник в галифе подошел, всё оглядел:
– Молодцы, – говорит. – И могила хорошая, и место не хуже. Бугорок – не низинка.
А мы:
– Стараемся, гражданин командир. Как для вас.
Тут дождичек брызнул, глину смочил. У нас и со спирту ноги разъезжаются, а теперь и подавно.
– Мужики, – говорю, – не осрамиться бы.
– Не боись, Володя. Всё путем.
Прихватили мы его, сердешного, на веревки, опускать стали. Полуторка на глине разъехался, чуть следом не загремел: еле его словили.
Начальник ему:
– Марш отсюда! Напился, негодник!
А тот:
– А закапывать кто будет?
– Без тебя закопаем.
Влез начальник на глину, речь пошел толкать:
– Граждане, – говорит, – сослуживцы! Мы провожаем в последний путь прекрасного человека, образцового семьянина, исполнительного работника, с которым мне довелось работать долгие и трудные годы. И везде – на Колыме и на Воркуте, в Потьме и на Дальстрое, – он зарекомендовал себя как честный и принципиальный труженик. Из лагеря в лагерь, из тюрьмы в тюрьму – вот путь этого удивительного человека, мученика на своем посту, страдальца за народные интересы...
Тут опять трубы заиграли, барабан забил. Волокут гроб и прямо к нам.
– Мужики, – говорю, – накрылись половым органом. Хозяева идут. Которые копали.
– А чаво? – говорит Полуторка. – Мы ничаво. Сторожить надо было.
Встали они со своим гробом, глядят – удивляются. Вышел от них мужчина во френче, в галифе с сапогами, в кармане ручек понатыкано, и говорит:
– Вы, граждане, в чужую могилу хороните.
– Как это – в чужую? – говорит наш. – Мы своего начальника в свою могилу кладем.