Зона поражения
Шрифт:
Когда работа была закончена и мясник-художник отступил на несколько шагов, желая оценить ее со стороны, Максим Данилович наконец также увидел все в целом. Бросилась в глаза татуировка на руке трупа. Синий якорь в объятиях морского зверя.
«Сказать?»
Но ничего сказать он не успел. Вошла Алевтина.
— Пойдемте.
Он слез с табурета и наконец покрутил головой.
— Хотите проститься с женой?
— А можно?
— Только издали. Ей уже, к сожалению, сообщили о вашей смерти.
Они вышли из лифта на первом этаже, и Алевтина
8
Проснувшись все в той же кровати, он дернул за рычаг и, когда спинка поднялась, сразу включил радио. За шторой было еще светло. Диктор объявил время, и Максим Данилович понял, что случайно выиграл несколько часов. Наверное, на этот раз Алевтина ошиблась, что не мудрено при подобной измотанности, и вколола ему недостаточную дозу снотворного. Он должен был проснуться только ночью, здесь вообще все делалось только ночью. Алевтина сказала, что, когда он проснется, все ему окончательно объяснят и можно будет приступить к работе, так что эти несколько часов могли оказаться вообще последними.
На стуле рядом с кроватью лежал уже приготовленный комплект одежды: белье, костюм, рубашка. Возле кровати стояли ботинки. Все новенькое, из магазина, нитки от ярлыков торчат. Он не стал одеваться. Пижама исчезла, и опять пришлось завернуться в одеяло. Он ходил по палате, пытаясь сообразить, как же использовать это случайно полученное время, и не мог ничего придумать. В раздражении выключил радио и так же в раздражении на всякий случай хлопнул пальцем по кнопке вызова.
— Дежурная сестра. Что у вас случилось, больной?
— Дверь! — сказал он негромко, еще не веря в свою удачу. — Кто-то случайно запер дверь в мою палату снаружи. Нельзя ли открыть?
— Какая палата?
С трудом он припомнил номер на двери.
— Семьсот седьмая. Пожалуйста. Откройте, а то я тут как узник замка Иф, уже подкоп собираюсь делать.
— В семьсот седьмой у нас никого нет! — Было слышно, как она перелистывает журнал. — Какая-то ошибка в записях, извините. Сейчас я подойду. Вы можете потерпеть еще пару минут, больной?
Телефонные аппараты находились в маленьком холле возле лестницы. Идти через весь коридор замотанным в одеяло показалось неловко, и Максим Данилович все же воспользовался одеждой, лежащей на стуле. Галстука он, конечно, не повязал, также не надел и пиджака. Только трусы, майка и брюки. Под кроватью он нашел вполне подходящие к данному случаю шлепанцы. Открывшая дверь палаты дежурная сестра пожимала плечами и что-то пыталась объяснить, но он вежливой шуткой легко спровадил эту молодую дурочку.
«Теперь я могу позвонить, — уже позаимствовав у сухонького дрожащего старичка жетон и сняв трубку, соображал он. — Но кому? Домой? Дома они думают,
От звука голоса, вдруг возникшего в телефонной трубке, у него даже что-то больно шевельнулось в груди, перехватило дыхание.
— Лейтенант? — выдохнул он, другого слова просто не нашлось.
— Вам кого? — жестко отозвалось в трубке.
— Не узнал меня, лейтенант. Не узнал! Нехорошо старых друзей забывать, нехорошо. — Он с трудом справлялся с дыханием. — Ну, ты теперь, я слышал, большой человек…
— Кто говорит?
— Макарушка, это же я! Ну я, Макс! Помнишь Чехословакию? Градусник, зеркальце?
— Максим?
— Ну наконец-то. А я уж думал, вообще боевого друга позабыл, журналист!
— Да, неожиданно как-то получилось. — В голосе Макара обозначилась знакомая нотка, очень он не любил попадать в неловкое положение. — Я здесь случайно. Приехал на несколько дней. Сижу, понимаешь, над статьей, и вдруг звонок. Ты вообще как сам-то, жив? Тянет чешская пуля?
— Был жив! — Максим со всею ясностью почувствовал, как потянуло в боку.
Старичок, давший ему жетон, изо всех сил судорожно бил по другому телефону-автомату маленьким желтым кулачком, было слышно, как в автомате зазвенели, посыпались монетки. Старичок просто заходился от боли.
— Ну это не важно, — выдохнул в трубку Максим Данилович. — Я просто так позвонил, вроде отметиться. Прощай, лейтенант.
— Погоди! Погоди, не бросай трубку-то. Ты откуда звонишь? Макс! Макс, ты меня слышишь?
Старичок перестал колотить по автомату, он повернул голову и смотрел на Максима Даниловича такими страшными от боли глазами, что и вытерпеть и отвернуться одинаково невозможно.
«Через пару недель я таким же стану… — подумал он. — Хорошо! — Зубы сами сцепились, как от ярости. — Хорошо, что на работу устроился! Повеселиться можно будет перед смертью. Отвлекусь. Ольку обеспечу!»
— Из больницы! — сказал он в трубку. — Рак у меня, лейтенант. Так что прощай. Зря я тебе позвонил. Не надо было. Зачем, спрашивается, потревожил чужого человека? Прощай, не держи зла, лейтенант.
9
Вернувшись в палату, он разделся, выключил все еще гудящее радио и, надавив на рычаг кровати, повалился лицом вниз, в подушку. Удивительно, но он заснул, в крови оставалось еще много снотворного. Тяжелый сон пролетел сквозь сознание, как огромный черный паровоз, прогудел. Очнулся он от голоса Алевтины: