Зона проклятых
Шрифт:
— Да ты себя послушай, отче! Сон, мол, всего несколько секунд снится. Ты бы еще сказал, что это ученые доказали. Сколько Ему надо, столько твой сон и будет сниться. Я, мол, в любой момент могу проснуться. Когда Ему угодно будет, тогда и проснешься. Леха, ты ж священник истинный, а не служитель культа!
— Ну, я ж говорю — грешник. А ты про жизнь праведную… Истинно верую, и вера всегда со мной рядом. А должна быть внутри меня, — грустно ответил Алексей.
— Раз ты это понимаешь, значит — обязательно будет.
Монах понял, что брат собирается уходить. Бессильные слезы подобрались к горлу.
— Отец вчера елку выкинул, что с Нового
— Обычное дело, всегда так было, — настороженно отозвался Лешка.
— И правда. Но есть нюанс. Папа чуть выпивши был. Елку прямо в помойку и выкинул. Вместе с кадкой. Кадку эту мамуля очень любила.
— Ходил на помойку-то?
— А как же! Елка на месте. Правда, без кадки.
— Чем закончилось?
— Разосрались в дым, как малые дети.
— Да помирятся, — уверенно успокоил Леха себя и брата. — Больше сорока лет вместе. И сдалась матушке это кадка, чтоб ее…
— Ладно, Лешка… Пойду я, брат. Пора уже.
— Серега!.. Приходи еще, а?..
— Приду, раз зовешь. Береги себя, отче, — с чуть заметной иронией сказал покойник, повернулся и пошел. Обыденно так, без потусторонних фокусов, будто и не умирал.
Пройдя несколько шагов, остановился, легонько шлепнув себя рукой по лбу. Весело ухмыльнувшись, возвратился к брату, который провожал его мокрыми синими глазами. Подойдя к отцу Алексию, сунул ему в руку мастерок.
— Мне он там не нужен, — сказал Серега, слегка улыбнувшись. — А инструмент-то, поди, казенный. Смотри, ведро не потеряй, простофиля… — и очень серьезно добавил: — С кадкой придумай чего-нибудь, лады? Ты ж воин Христов.
Он стал быстро удаляться, что-то бормоча себе под нос. Лешка смог разобрать только ворчливое: «Сон у него, видите ли, несколько секунд длится».
На душе у монаха вдруг стало тепло и радостно, отчего улыбка сама появилась на его спящем лице. С ней и проснулся.
ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Отряд опричника Орна плутал в гиблом болотистом лесу близ села Осташкова. Вотчина немца, которой он завладел лишь пару часов назад, мстила новому хозяину за пролитую кровь и посеянный ужас. Ночная темень будто сговорилась с грозой, которая щедро поливала всадников, норовя затушить спасительные факелы. Узкие, едва различимые тропинки походили одна на другую и путали их. Не раз уже казалось опричникам, что болото позади. Жаждавшие выбраться из этого проклятого леса, они пришпоривали коней, чтобы на полном скаку наткнуться на прежнюю топь. Раз за разом Орн призывал злобных духов, с которыми был накоротке, умоляя вызволить его из этой западни.
Наконец всадники увидели широкую тропу, отлично просматривающуюся в свете факелов. За ней проглядывал редкий полесок, который отделял их от поля. А уж по нему-то они выйдут к боярскому дому, где станут они гулять и куражиться, упиваясь допьяна бесовским вином — властью над людскими жизнями.
В который раз пустили они своих коней в галоп. Резво оставили позади тропу, которая на этот раз не обманула. За ней и впрямь были полесок и желанное поле. И лишь неглубокий овраг, в который оно утыкалось, отделял их от освобождения из колдовских пут осташковских болот. Презрев столь мелочное препятствие, трое самых удалых и горячих опричников, стеганув коней плеткой, ринулись вперед, чтобы перескочить овраг одним махом. Искусные всадники, они были уверены в лихом прыжке и не чуяли беды.
Зато беда чуяла их.
Удушливый смрад ударил всадникам в нос, замутняя рассудок. И то было лишь начало. В тот же миг яркая молния, прорезавшая грозовое небо от края до края, озарила общую могилу, в которую угодили опричники. Истлевшие осклизлые останки безбожников и разбойников, что свозили сюда с окрестных селений, наполняли яму почти наполовину, отчего во тьме она казалась неглубокой. Лошади, рухнувшие в адский овраг, привели в движение ужасающую массу, словно подарив ей вторую жизнь. Обезумев, скакуны яростно били ногами покойничье месиво в попытке выбраться из дьявольской западни. Потревоженные мертвецы сплетались, цепляясь друг за друга костлявыми руками, изглоданными тленом. Некоторые из них торчали из жижи почти вертикально, другие, уйдя в нее по пояс, кренились вперед, будто готовились выползти прочь из своего позорного пристанища. Сташка и Орн, которые не успели прыгнуть, в ужасе застыли недалеко от ямы, держа факелы в руках и освещая безумную картину рыжим дрожащим пламенем. От этого казалось, что покойники затеяли языческую пляску, протягивая руки к своим жертвам, чтоб утащить их прямо в ад.
Задыхаясь в смертельном смраде, Никодим, провалившийся по грудь в самом центре ямы, испустил хриплый вопль и обмяк, потеряв сознание. В беспамятстве, но еще живой, он завалился на бок. Гниющая толпа услужливо расступилась, принимая его в объятия. Емеля почти сразу нашел свою смерть, когда одна из лошадей, рвущаяся прочь из смрада, угодила ему копытом в голову. Из ямы смог выбраться лишь Митька Резвый, недаром получивший свое прозвище. Да только удалось ему это не сразу, а потому он отчетливо видел тянувшихся к нему покойников, освященных факелами и молниями. Вырвавшись из этого кошмара, он, покрытый зловонной слизью, бросился прочь без оглядки, обретя конец в трясине.
Лишь Орн и Сташка, перепуганные насмерть, смогли добраться до поля, минуя смердящую яму.
— Узрел гнев твой, Люцифер, — бормотал Орн по-немецки, когда они галопом мчались по полю. — И клянусь тотчас справить жертву, свершив обряд. Да явится мне милость твоя!
Кликнув Сташке, чтоб он остановился, опричник велел ему спешиться и сам слез с коня. Тот хоть и удивился, но повиновался приказу. Обняв его, Орн заглянул ему в глаза и молвил:
— Ты храбрый воин. И посему в болоте гиблом живот сберег вместе со мною. Будешь отныне первым воином моим и мне аки сын! И подле мя станешь жити во все лета, — громогласно прорычал Орн.
— Вовек верою служити тебе стану! — отвечал ему Сташка, не веря в свою удачу. И рухнул в ноги командиру.
Не успел он коснуться земли, как колдун уже выхватил меч из ножен. Вложив в могучий замах всю тяжесть своего тела, Орн обрушил острую сталь на шею того, кто лежал у его ног, исполненный благодарности. Ловко подхватив голову за волосы, он поднял ее, чтобы в последний раз взглянуть в еще живые Сташкины глаза. Скосив удивленный взгляд вниз и влево, словно ища свое тело, опричник пошевелил окровавленными губами, силясь что-то сказать.