Зона проклятых

Ульянов Артемий

Сегодняшний набег не дарил им должного веселья, ведь обходился без «красного петуха». Нещадно убивая обитателей опального Осташкова по приказу самого царя, они не смели тронуть имущества и крепостных — имение было даровано государем их командиру.

Такая щедрость самодержца имела две причины: явную и скрытую. Орн усердно служил русскому царю, исполняя самые зверские приговоры из всех, что доводилось вершить опричникам. А скрытая причина этого дара была ведома лишь Грозному, да кровавый пес его Скуратов догадывался, за что Орну достались такие дары. Немец был чернокнижником: в Христа не веровал, а поклонялся рогатому и скандинавским языческим злобным духам, коих и сами бесстрашные викинги изрядно побаивались, а их потомки

старались не вспоминать. В холодную темную Русь из просвещенной Европы Орн сбежал главным образом потому, что опасался инквизиции, которая давно заготовила для него несколько вязанок отменного сухого хвороста. Да и здесь кромешник старался, чтобы о его занятиях не прознали.

Даруя Орну Осташково, место болотистое и для житья не благополучное, Иоанн Васильевич хотел, чтобы логово колдуна находилось как можно дальше от стольного града.

Пока основная часть отряда «псов государевых» вершила казнь во дворе, Орн с пятеркой отборных живодеров орудовали в боярском доме. Оттуда доносились истошные, переходящие в предсмертные, крики. Когда потеха на подворье была еще в самом разгаре, Орн, распахнув пинком дверь жилища Сатиных, появился на крыльце.

Немец явно не испытывал того дьявольского веселья, которым обычно упивался во время налетов. Он тяжело дышал то ли от усердной работы во славу своего иноземного царя, то ли от бешеной злобы, исказившей его резкое скуластое лицо. Был он бледен, зеленые глаза беспокойно рыскали в поисках жертвы. Черные длинные волосы опричника, щедро политые чужой кровью, спутались и прилипли ко лбу, испачкав его красным. Редкая, с проседью борода торчала в разные стороны, а причудливый серебряный медальон с кровавыми рубинами, висевший поверх кожаных доспехов на массивной цепи, был закинут на плечо. Одна рука его скрывалась в дверном проеме, из которого слышались слезные бормотания. Широко шагнув с крыльца, Орн вытащил из дома старосту Мартына, держа его за длинную бороду, некогда благообразно седую, а сейчас розовевшую от крови. Лицо старика было разбито так, что узнать его было не просто.

— Чай, никак староста пожаловал, — хищно протянул кто-то из опричников в предчувствии скорой расправы. Некоторые мясники из отряда Орна в прошлом были «лихими людьми» — разбойниками, ушедшими в леса из-под крепостного ярма. К старостам они относились по-особому, а потому тем редко удавалось умереть быстрой смертью.

— Сей паскуда — мой, его порешить не велю! — с грубым акцентом рявкнул Орн. Наклонившись к Мартыну, он приподнял его за бороду и, приставив к горлу тонкий обоюдоострый нож, спросил:

— Живота не погублю, коль ответствуешь, куда боярин подался, Алексеем Сатиным нареченный. Волю дарую, коль заарканю собаку. Разумеешь?

— Разумею, боярин. Истинно, всем, об чем ведаю, об том и ты ведать станешь, Христом Богом клянусь! — плаксиво зашепелявил староста, шамкая осколками выбитых зубов. — Не губи живота, не убий!

— Глаголь, пес презренный! — встряхнул его за бороду опричник.

— Боярин как проведал, что опричники в селе, так на коня вскочил и был таков.

— Один?

— Да.

— При суме был али как есть?

— При суме…

— Куда в сей земле податься мог, разумеешь?

— Не могу знати, боярин, не погуби! — завизжал Мартын, пытаясь упасть немцу в ноги.

Тот занес над ним нож, прикрикнув:

— Ответ держи, скотина! Где на земли сей схорониться возможно?

— Место тут гиблое, болота проклятые окрест. В прежний год пять душ крестьян сгинули, а они, почитай, с малых лет тут обретаются. Токма единой тропой в лесу схорониться возможно. По праву сторону от пашни, что вона в тех пределах. А от тропы той болото, кое надобно левой стороной пройти да вправо на тропу. По оной возможно до дороги прибыти. Разумею, в те края боярин и направился.

Бросив старосту, Орн гаркнул:

— Емеля, Никодим, Сташка, Демьян да Митька Резвый, со мною в

погоню! Миколка! Этого паскуду под замок до моего веления.

И зашипев что-то на немецком, вскочил на коня. С пронзительным посвистом, заглушающим топот копыт, шесть всадников ринулись из ворот в погоню за Сатиным.

Стоит сказать, что как только Алексей Алексеевич получил известие о том, что Адашев взят под стражу и закован в кандалы в крепости Дерпт, сразу же отправил детей и жену с обозом и несколькими верными людьми в потаенную избу в глухой деревне в тридцати верстах от Козельска. Не на шутку страшась царской опалы, он все же надеялся, что его заслуги смягчат государя и до кромешников дело не дойдет. Однако Сатин держал коня наготове, а золото, серебро, жемчуг и камни, что были нажиты за долгие годы, сложил в надежный сундучок. Тайник, в котором можно было уберечь сокровища, он подготовил давно, памятуя о непостоянстве царской милости, способной в мгновение ока обернуться жестокой опалой.

Заслышав опричников, въехавших в Осташково, благо ветер дул со стороны села, он тут же бросился прочь, прихватив свои богатства. Скача мимо той самой пашни, о которой говорила ему в саду богомолица, он с горечью вспомнил ее слова. «Эх, Алешка, Алешка… Борода бела что снег, а ума не нажил, токмо гордыню. Богомолице, что вещуньей слывет, не внял, старый пень. А ведь мог бы и отвести лихо, коли пашни пахать бы не стал. Гордец непотребный!» Подумав так, стал беспрерывно читать «Отче наш» и «Богородицу», подгоняя коня и мысленно крестясь.

У Сатина была изрядная фора, и он надеялся ее использовать. Лесом, по тропинке, причудливо петляющей меж болот, намеревался он выехать из Осташкова в соседние владения, на окраине которых был у него человек, немало обязанный ему в прежние годы. А там… Оставалось только справить подводу с каким-нибудь дрянным товаром и купеческую одежу и пробираться в Козельск, к семье.

Пустившись в погоню, Орн понимал, что Сатин уже не близко, да к тому же в топких болотистых лесах, которые тот худо-бедно знал. Любой другой скорее остановил бы погоню, побоявшись сгинуть в болотах, жадных до душ незнакомцев, случайно попавших в эти края. Но Орн продолжал пришпоривать коня, увлекая за собой в глубь опасного леса соратников. Сжимая висящий на груди медальон, он молился Люциферу и еще целому сонму скандинавских демонов, которые помогли викингам завоевывать обширные земли много веков назад. Сейчас потомки рогатых варваров молились Христу и его святым. Стало быть, демоны остались без просящих, скучая без дела. А значит, они обязательно услышат его, протянув свою когтистую лапу. Да и Люцифер, получивший от него немало христианской крови на свой алтарь, не должен был отвернуться от верного немца. А потому Орн, смеясь над своим страхом, все дальше вторгался в самые опасные пределы своих новых владений.

Меж тем тропинка становилась уже, а едкий болотный запах перерастал в зловоние. День близился к закату, хотя до настоящей темноты было еще далеко. Отряд перешел на шаг. Лошади заметно нервничали, несмело ступая по тропе, которая уходила за раскидистые кусты, причудливо изгибаясь. Дальше она ныряла в широкое болото, от которого веяло верной гибелью.

Опричники остановились, выжидающе глядя на своего командира. Его конь тянул ноздрями болотную вонь, перетаптываясь и встряхивая гривой.

— Шесты рубите! — бросил им через плечо Орн, спешившись и взяв жеребца под уздцы. Кое-кто из отряда перекрестился, с ужасом представляя, как пойдут они в топкую пузырящуюся трясину. Когда застучали топоры, срубавшие молодые деревца, немец резко вскрикнул:

— Тихо всем!

Опричники замерли. Лишь фыркали лошади, да ветер скрипел стволами деревьев. Орн взялся за медальон и закрыл глаза, простояв так с минуту. Резко обернувшись к застывшему отряду, он спросил:

— Чуете?

И снова замер. Дородный хлопец Емеля, из беглых монахов, боязливо тронул его за рукав.