Зона сна
Шрифт:
Петроград – Балтика, 4 августа 1934 года
– Дождались, – плюнув за борт парохода жёлтой от табака слюною, произнёс баталист Юстин Котов. – В собственной стране тайком, в машине с задёрнутыми шторками, через какие-то трущобы, с дочерью Верховного во главе, пробираться на свой корабль – это, я вам доложу, конец света…
– Да-с, батенька; Петроград, он вам не Урюпинск какой-нибудь, – со злобной усмешкой поддержал его портретист Михаил Соколов. – Здесь порвут на части, ахнуть не успеете. Лишь за то, что Москва теперь столица, а
– Тю! – воскликнул авангардист Коля Терещенко, всего год как перебравшийся в Первопрестольную из Малороссии. – Та нехай забирают ту столицу у зад! И разом усих тих, начальничькив…
– Тихо, Коля! – с тою же злобой прошептал портретист и оглянулся по сторонам. – Думай что говоришь.
– А що?..
– А то, что до Парижу не доедешь с таким длинным языком-то, – прошипел Соколов, а Котов пояснил:
– Снимут с парохода на хрен…
Четвёртый член компании, Виталик Лихачёв, засмеялся и хлопнул Соколова по плечу:
– Знаешь анекдот про северо-восток? – спросил он.
Они познакомились в купе поезда Москва – Петроград не далее как сегодня ночью. Трое из них были художники, ветераны войны, а Лихачёв представился «человеком обслуги». Вагон был набит мастерами кисти и персоналом, направлявшимися на выставку в Париж; элита же – Марина Антоновна со свитой – ехали попросторнее, в другом, шикарном вагоне.
Всю ночь новые знакомцы, естественно, отмечали встречу. Теперь художники вид имели несколько опухший, но поправлять здоровье пока не решались: посадка, таможня, погрузка картин – мало ли чего. Лихачёв выглядел куда лучше: пил он меньше прочих, отговариваясь тем, что утром, когда их, счастливчиков, на авто повезут к пароходу, ему ещё предстоит встречать важного члена делегации, прибывающего отдельно, из Вологды.
Теперь он, завершив свою миссию, присоединился к ним. Странного он привёз «члена делегации»: молодой парень, вроде бы их коллега, собрат, так сказать, по цеху, поднявшись на палубу «Queen Victoria», слишком свободно подошёл к дочери Верховного – поздороваться и переброситься парой слов. Что это за никому не известный такой художник с повадками наследного принца? Нет, не наш человек. То ли дело Лихачёв!
Виталик Лихачёв – улыбчивый, слегка сутуловатый, с длинным носом парень – отличился тем, что, когда у них кончилась выпивка, вышел из купе буквально на две секунды и вернулся с литровой бутылью настоящего скотча. Ну ясно: «человек обслуги»! Чего вы хотите! Даже не сговариваясь, трое художников стали активно с ним дружить, демонстрируя свою приязнь как только могли. Вот и теперь портретист Михаил Соколов, мгновенно оставив злобный тон, изобразил на лице улыбку:
– Что за анекдот? Не знаю.
– А вот. Представь, что ты вышел из Москвы и идёшь строго на северо-восток. Куда ты в итоге придёшь?
– Это ясно. Туда же, откуда вышел.
– Нет. Ты же идёшь СТРОГО на северо-восток. Ну? Ты же ветеран войны, буссоль своими глазами видел, должен уметь ориентироваться на местности.
– Так. Иду. Иду, иду, иду. А, понял! Я приду на
– Правильно! А теперь представь, что ты пошёл строго на юго-запад. Куда ты попадёшь?
– Куда, куда! На Южный полюс.
– Э, нет. Ты опять попадёшь на Северный полюс.
– Это ещё почему?
– А потому что когда ты дойдёшь до границы, тебя развернут, дадут поджопника и направят строго на северо-восток!
Михаил Соколов и Коля Терещенко захохотали; баталист Юстин Котов, как раз в этот момент затягивавшийся «Дукатом», поперхнулся и начал дико кашлять.
– С тобой, Виталик… помрёшь… не доезжая никакого полюса… – простонал он, когда пришёл в себя.
Матросы на причале отдавали швартовы. Отчалили!
Марина, одетая не так чтобы броско, всё же на фоне скупой корабельной раскраски и окружающей природы, состоявшей из ровной серой глади Финского залива и близкого тёмного берега, уставленного серыми портовыми кранами, была похожа на колибри. Тем более что окружавшие её были сплошь в парадном чёрно-белом, или бело-чёрном, или сером разных оттенков. Одна лишь Мими щеголяла в голубеньком. Но здесь, по правде говоря, это голубенькое даже на её маленьком изящном тельце тоже могло сойти за оттенок серого.
– Вы сегодня просто ослепительны, Марина Антоновна, – сказал Стас. Мими из-за спины хозяйки скорчила ему забавную гримаску. Он поцеловал Марине руку, припомнив, что ей нравятся галантные мужчины, но одновременно, в полупоклоне поцелуя, глянул снизу ей прямо в глаза и улыбнулся. Марина растерялась:
– Ах, я никакая после дороги. Что это за ужасные места, где нас везли?
– Не знаю, я приехал только что. Даже ещё не вселился в номер, или как её, каюту. Вы позволите? – И он собрался уходить, определённо ожидая, что она согласно этикету отпустит его кивком головы, но Марина смотрела на него молча, будто задумавшись, и лишь через несколько секунд, поморгав, сказала:
– Да, идите, разумеется. Ведь мы ещё увидимся.
Стас едва не ляпнул: «Это же корабль, куда тут денешься», но вовремя спохватился, что такая фраза не будет звучать галантно, и, ещё раз улыбнувшись, сказал:
– Для того и плывём, – и отправился вслед за стюардом, вселяться.
Каюта его была на верхней палубе, где жили Марина, министр культуры, Мими и другие важные персоны. Художников поселили ниже, в первом классе; прочий персонал ехал вторым. Стасу было интересно, куда поселили охранника Сержа и его безымянного напарника – не в коридоре же, где он их встретил слоняющимися от носа к корме.
Развесив на плечики одежду и выкладывая на прикроватный стол книги, он размышлял о происходящем в Петрограде. Ему не было известно, по каким закоулкам возили Марину со свитой, но он мог догадаться почему. Виденное сегодня и его не оставило равнодушным.
После целой недели спокойного, вдумчивого труда в соборе Рождественского монастыря, после тихих вечеров, наполненных беседами с отцом Паисием и Сан Санычем Румынским, после суток, проведённых в неспешном поезде из Вологды, Петроград ошарашивал.