Зона сна
Шрифт:
– Вы прямо-таки лирик.
– Нет, я практик-с. Помяните моё слово: пройдет ещё десять – двадцать лет, и злобный тевтон опять соберёт Германию в кучу и попрёт резать соседей. Тем более что и мы-то, победители, сами… в слове на букву «гэ», pardon.
Он махнул рукой:
– Ладно. Вы небось водку по молодости лет ещё не кушаете?
– Честно сказать, не люблю. Но компанию вам составлю.
– Ну, тогда пойдёмте в буфет. Здесь, – кивнул он на столики с бутылками, – нашей русской водки нет. Идёмте. Я угощаю.
– Это лишнее, – сказал Стас, вынимая бумажник.
– Оставьте!
Впрочем, им тут же и пришлось спускаться к «лизоблюдам»: ресторан для особо важных персон и первого класса был общий, он располагался на средней палубе, в носу корабля. Скорцев на костылях спускался медленно.
День был тёплый и безветренный, море ещё никому не наскучило, поэтому все пассажиры первого класса высыпали из кают и нагуливали себе аппетит перед обедом. Здесь, на средней палубе, тоже стояли шезлонги, но без пледов, и не было столиков, но между гуляющими господами сновали шустрые стюарды, предлагая прохладительные напитки.
Среди прочей публики Стас приметил группку художников, живо беседующих с полковником Лихачёвым. Он покивал полковнику, а тот весело нахмурил брови: не выдавайте, дескать, кто я такой есть.
В буфете было малолюдно. Стас отодвинул стул, но Скорцев демонстративно проигнорировал его попытку помочь и сел на другой стул.
– Мне – водки, – сказал он подбежавшему стюарду. – Молодому человеку…
– Пива! – решил Стас.
– Йес! – воскликнул стюард и умчался прочь.
Скорцев опять закурил папиросу.
– Вот оно, низкопоклонство перед всем нерусским в действии, – сказал он. – У парня самая что ни есть рязанская физиономия, а он «йес» кричит.
– Так пароход-то английский! – возразил Стас. – Небось эти «йесы» в контракте оговорены…
– Пароход английский… Табак турецкий… Кисти и мольберты у нас французские, – бурчал Скорцев. – Невест себе Романовы из германских земель импортировали. Контракт на ликвидацию всего русского. Дело, конечно, не в «йесах», а в том, что России конец приходит…
– Бросьте, – сказал Стас. – В семнадцатом году тоже России конец приходил, и ничего, выкарабкались…
– Вы-то что можете знать про семнадцатый год? – усмехнулся художник. – Тоже теоретически занимались историей Сентябрьского переворота?
– Да это все знают, помилуйте! Ребёнок приходит в гимназию в первый раз и спрашивает у бонны: чей это портрет на стене? А бонна ему: это дяденька Лавр, который пришёл в семнадцатом году в Петроград и навёл порядок, а потом немцев, чертей рогатых, раздолбал…
– Во-первых, не так всё было просто в семнадцатом году… Я, скажем, был сторонником Советов. Во-вторых, да, нашёлся великий человек, который остановил катастрофу. А теперь кто остановит? Эти? – Скорцев презрительно кивнул куда-то вверх. – Они только и умеют, что распродавать Русь в розницу английской
– И даже видел.
Принесли графинчик водки и пиво. К водке подали тонко нарезанный огурчик, ветчину, веточку укропу; к пиву – сушёные анчоусы.
– Отлично! – оживился художник, лицезрея закуску. – Ну-с, желаю здравствовать, Станислав Фёдорович!
– И вам того же!
Художник выпил, закусил.
– Так что вы там видели? Морды бьют?
– Ой, сильно бьют. Но непрофессионально. А кто, кого и за что бьёт, непонятно.
– Я вам расскажу. – И Скорцев, время от времени хряпая рюмочку, к изумлению Стаса, почал выдвигать те же аргументы, что и, совсем недавно, Матрёна! Но теперь уже Стас был учёный. Не имея возражений и боясь согласиться, он кивал, кивал, а потом просто перевёл разговор на другое:
– А как вышло, что вас пригласил французский премьер? Кто там нынче, Саваж?
– Я был в Иностранном легионе. Мы с Саважем побратимы, в одном окопе сидели, в одном госпитале… лежали. Только мне оторвало ногу, а ему руку. Comprenez? [60]
– Oui, merci, je tout a compris. [61]
Пароход – это вам, господа, не вёсельная лодочка и не какой-нибудь парусный ботик. Удобств предоставляет человеку несравненно больше. Но и неприятные сюрпризы преподносит такие, каких на лодочках не бывает.
60
Понимаете? (фр.)
61
Да, спасибо, я всё понял (фр.).
Например, сажа. При неудачном направлении ветра, а тем паче при его отсутствии, дым из труб лезет куда хочет и несёт с собою её, проклятую. А сажа, она ведь потому и получила такое своё название, что имеет обыкновение сажаться ровным слоем на что угодно, совершенно не принимая во внимание, грязная роба матроса перед нею, белоснежная рубашка джентльмена или розовое личико милой дамы.
Об этом размышлял Стас, выйдя из ближайшей к его каюте умывальной, расположенной рядом с душевой и ватерклозетом. Отмыв сажу с лица и рук, он направился к себе, чтобы сменить рубашку перед обедом.
Поприветствовав третий раз за день Сержа, слоняющегося по коридору, вошёл в каюту, стянул рубашку, оставшись в одних лишь брюках. В дверь постучали.
– Входи! – крикнул он, полагая, что это опять тот же Серж, но вошла Мими. Откуда взялась? Ведь он секунду назад был в коридоре и её не видел!
– Каким чудом? – спросил он.
– А я в соседней каюте, – мурлыкнула она со своими всегдашними перепадами интонации. – Услышала, что вы с Сержем бу-бу-бу… дай, думаю, зайду посмотрю, как он тут устроился… искусствове-ед… кня-азь…