Зоопарк в моей квартире (сборник)

Сергеев Леонид Анатольевич

Открыв глаза, я увидел, что вся комната полна едкого дыма. Он клубился волнами, ел глаза, перехватывал дыхание. Я растолкал приятеля, мы на ощупь нашли дверь и, выскочив наружу, долго не могли отдышаться на морозном воздухе. И пока стояли около дома, из двери, точно белая река, валил дым; он растекался по участку и медленно поднимался в тёмное звёздное небо.

Вот так в тот день, если бы не Шарик, мы с приятелем задохнулись бы от дыма.

Как-то, когда я уже закончил школу, а Шарику исполнилось семь лет, я шёл мимо одного двора. В том дворе мальчишки-негодяи

привязали к дереву собаку и стреляли в неё из луков. Я бросился во двор, но меня опередила худая светловолосая девчушка.

— Не смейте! — закричала она и вдруг подбежала к мальчишкам, выхватила у них стрелы, стала ломать. Она так яростно накинулась на мальчишек, что те побросали оружие и пустились наутёк.

С этой девчушкой мы отвязали перепуганную насмерть собаку, и пёс в благодарность начал лизать нам руки. Он был совсем молодой и явно бездомный. На его лапах висели засохшие комья глины, из шерсти торчали колючки. Пока девчушка выбирала колючки, я сбегал в аптеку и купил йод. Потом мы прижгли ранки лохматому пленнику.

— Когда вырасту, обязательно буду лечить животных, — сказала девчушка и, повернувшись ко мне, вдруг спросила: — А у вас есть собака?

— Есть.

— Как её зовут? Расскажите о ней.

Я присел на скамейку, стал рассказывать. Девчушка внимательно слушала, но ещё более внимательно слушал спасённый нами пёс. Его взгляд потеплел. Он представил себя на месте Шарика — он уже не шастал по помойкам, не мок под дождями, его уже не гнали из подъездов, и никто не смел в него стрелять. У него был хозяин.

Ёжик

В детстве я мечтал стать капитаном и всюду пускал бумажные кораблики: в бочке, в тазу, в ведре и даже, если не видела мать, в тарелке с супом. Но чаще всего — в широкой луже у колонки посреди нашего посёлка. В той луже было много глинистых бугорков с пучками травы — они мне представлялись необитаемыми островами.

Однажды, шлёпая босиком по луже, я проводил свой кораблик меж «островов», вдруг услышал сзади какое-то чмоканье. Обернулся — за спиной воду пил… ёжик. Крупный ёжик с острым чёрным носом и маленькими чёрными глазами.

Ежи появлялись в наших садах каждую осень, как только начинали падать яблоки. Они приходили из ближнего леса и всегда ночью. А этот смельчак пришёл в посёлок днём и, не обращая на меня никакого внимания, громко лакал воду. Напился, фыркнул и, переваливаясь, заковылял в кустарник.

Он приходил к луже и на следующий день, и потом ещё несколько раз. Я узнавал его сразу — этакий толстяк с рваным левым ухом — видимо, побывал в лапах собаки или лисицы. Ёжик совершенно меня не боялся. Иногда, — напившись, он некоторое время с любопытством рассматривал мой кораблик — было ясно, что бумажное судёнышко ему гораздо интересней, чем какой-то мальчишка, который только мутил воду.

В ту осень мой

младший брат сильно простудился, и сосед, шофёр дядя Коля, сказал моей матери:

— Надо пацана обмазать спиртом с гусиным салом. А ещё лучше — салом ежа. Пузырёк спирта я возьму на автобазе, а ежа… — дядя Коля повернулся ко мне. — Давай поймай ежа в саду. Утопим его в бочке, сдерём шкурку, а сало вытопим на огне. Вмиг твой братец поправится.

На следующий день дядя Коля зашёл к нам со спиртом и спросил у меня:

— Ну поймал ежа?

— Их нет в нашем саду, — соврал я, хотя и не собирался никого ловить.

— Эх ты! — усмехнулся дядя Коля. — Пойдём ко мне!

Я нехотя пошёл за ним.

В своём саду дядя Коля сразу направился за сарай и вскоре появился с большим ежом, свернувшимся в клубок.

— Подержи-ка! — сказал, сунув мне в руки животное.

Я прижал ежа к животу; он немного развернулся, высунул острую мордочку из-под иголок и взглянул на меня одним глазом. Это был мой толстяк с рваным ухом!

— Видал, какого жирного поймал? — спросил дядя Коля, засучивая рукава рубахи. — Отъелся на моих яблоках. Из него много сала будет.

Засучив рукава, дядя Коля схватил ежа и понёс к бочке с водой. Ёжик тревожно засопел, стал брыкаться, отчаянно пищать. Меня передёрнуло от жалости.

Дядя Коля погрузил ежа в воду. Послышалось бульканье, всплески, на поверхности воды появились дёргающиеся лапы — было видно, как ёжик изо всех сил пытается вырваться из рук дяди Коли. В какой-то момент ему это удалось — задрав нос, чихая и кашляя, он в панике стал карабкаться на обод бочки, в его глазах был жуткий страх.

— Дядь Коль, не надо! — дрожащим голосом попросил я. — Отпусти его!

— Тебе его жалко?! А о братце ты не думаешь?! — дядя Коля схватил ежа и снова утопил в воде.

Я заревел и, вцепившись в руку дяди Коли, крикнул:

— Отпусти его! Он жить хочет!

— А-а! — скривившись, протянул дядя Коля. — Делайте как хотите! — вытащив ежа из воды, он бросил его в траву и зашагал к дому.

Несколько секунд ёжик неподвижно лежал в траве, из его открытого рта выливалась вода. Я нагнулся к нему, и он вдруг пошевелил головой, слегка приподнялся, потом чихнул, кашлянул и, покачиваясь, медленно побрёл в кусты.

В тот же день мать купила на рынке гусиного сала, и вскоре брат поправился.

У старика Лукьяна

Старик Лукьян загорелый, со множеством складок и морщин на лице; на запёкшихся губах чешуйки и трещины. Лукьян носит полинялую от стирок, выцветшую тельняшку и широченные, как пароходные трубы, брюки. Его дом стоит на окраине деревни на берегу «великой воды России» — Волги; к реке меж кочек и буйных зарослей чертополоха петляет тропа — «вдохновенное место» — говорят рыбаки и туристы.