Зори лютые
Шрифт:
Нежданно довелось Степану попасть в Москву. Повелел Василий пушкарным десятникам прибыть за огневым нарядом. Добирались с трудом, на восьми санях. Нередко останавливались, расчищали снежные заносы. В Москву приехали в самый разгар зимы, под Рождество. Вытрезвенькивали колокола окрест, гульбище по городу разудалое, веселое. Не только дети, а и парии с девками избы и хоромы выстуживают, славословят на все голоса:
УродиласьС шутками, прибаутками один другого в снег валят, котомками потрясают. Колядник в шубе навыворот дорогу полами метет, блеет по-козлиному.
У Степана на сердце радостно. Едва заставу миновали, с саней долой, товарищам рукой помахал:
— Ждите к ночи!
Постоял недолго, на весельчаков поглазел, в уме прикинул, на Пушкарный ли двор сходить аль Аграфену навестить. Решил попытаться Аграфену увидеть.
Идет Степан улицами людными, не столько на народ глядит, как сам собой любуется. Вона какой видный: что рост, что фигура. Усы у Степана пышные, борода курчавая, стриженная аккуратно. И одет Степан во все новенькое, тулуп дубленый, шапка лисья, а валенки теплые, не растоптанные. Сразу видать, не простой ратник, десятник пушкарный.
Чем ближе к боярской усадьбе, тем медленнее шаги и робость в душу закрадывается. Ну как велит Версень батогами угостить? У самых ворот задержался. Обе створки нараспашку, заходи — не хочу. Помялся Степанка, не несут ноги. Тут откуда ни возьмись подвалили коладовщики, окружили его, гомонят, смеются:
— Айда, ратник, не ленись!
— Ходи, парень, бойко!
Подхватили Степана под руки, с собой потянули. Во дворе челядь мечется, псы лютые цепями гремят, разрываются. Колядовщики в хоромы сунулись, но дюжий холоп в сенях встретил, вытолкал:
— В людскую ступайте!
— А мы в горницу желаем!
— Не про вас честь!
Спустились в полутемную людскую, отколядовали наспех. К чему стараться, хозяин негостеприимный. Стряпуха сунула каждому в руку по калачу, выпроводила.
У боярского крыльца сапки резные, запряженные цугом. Глянул Степан и ахнул. Аграфена на цветастый ковер умащивается. Не ведает Степан, как и окликнул ее. Услышала Аграфена, обернулась, узнала. Подалась из саней, но у отца рука твердая. Сдавил Аграфене пальцы до боли, зашумел на возниц:
— Гони!
Обдав колядовщиков снежными комьями, кони сорвались с места, легко вынесли санки за ворота. Степан и глазом не успел моргнуть, как скрылись в улицу. Вроде и не видал Аграфену. А Версень дочери всю дорогу выговаривал:
— Об имени своем, Аграфена, печись, а ты на зов, ровно собака, кидаешься… Кто окликнул? Уж не тот ли холоп, что сбежал от меня и к князю в службу поступил?
Нагнулся, снизу вверх заглянул Аграфене в лицо, ища ответа. Покраснела Аграфена, смолчала.
Отлили Игнаша с Сергуней лафет. По-иноземному
Игнаша с Сергуней на тот лафет и формовку делали, и литье варили. Необычным он получился, узорочьем всяким замысловатым разукрашен. Старые мастера только головами одобрительно покачивали.
А к тому лафету еще загодя промыслил Игнаша необычный ствол, длинней прежних и в казеннике потолще, дабы не разорвало при двойной порции огневого зелья. Пушка вышла на диво и для дальнего боя отменная. Такой на Руси не видывали.
Узнал об этом великий князь. Перед самым Рождеством приехал он на Пушкарный двор и, едва с седла наземь ступил, потребовал:
— Кажите, чем на всю Москву похваляетесь!
Задрожал боярин Версень осиновым листом, а ну как не угодят Василию и государь прогневается? В душе бранил боярин Игнашу с Сергунькой за мудрствование, нет бы лить как заведено по старине — и тихо, и верно, без лишнего шума. На обер-мастера Версень тоже злился: к чему дозволил новиной заниматься?
А Иоахим Василия к пушке ведет, рассказывает, путая слова вперемежку русские с немецкими.
Государь осматривал пушку долго: и в ствол заглянет, и прищурится, отойдет, со стороны погладит. Версень все боялся, что не понравится она Василию. Но вот он подал голос:
— Покличь, боярин, тех мастеров, кто лил ее.
Иоахим опередил Версеня, привел Игнашу с Сергуней.
Те пришли без робости, скинули шапки, поклонились. Василий на Игнашу взглянул, прищурился:
— Сами удумали аль по чьей подсказке творили?
Игнаша наперед Сергуни ступил, ответил, не отводя очей от великого князя:
— Сами, государь, вот с ним, с Сергунькой.
— Чем примечательна сия пушка в бое?
— Чай, сам зри, государь, заряда боле, и разгон ядру даден почти вдвойне, значит, и полет его дале обычного…
Василий усмехнулся.
— Умно! Не зря хлеб едите. Радейте, дабы мы в огневом бое иноземцев превзошли. — И, достав серебряный рубль, протянул Игнаше: — На празднествах сгодится.
Потом обернулся к Версеню и обер-мастеру:
— Отныне не токмо мортиры и иные пищали лить, но и такие пушки, как сия.
На Рождество и Крещение мастеровым на Пушкарном дворе был даден отдых. Гуляй, люд. Тут и пригодился Игнаше с Сергуней государев рублевик. Ко всему и Степанку встретили.
На Крещение мороз, на диво, отпустил, помягчало, спозаранку к Москве-реке народ начал сходиться, каменных дел мастера изо льда церковь построили невеличку, вся насквозь светится, с крестом ледяным на ледяном куполе. Дюжие монахи из владычной службы ломами застучали, прорубь приготовили. С затянутого тучами неба посыпал крупными хлопьями снег. Монах перестал бить ломом, голову задрал кверху, проговорил, ни к кому не обращаясь: