Зори над Русью
Шрифт:
Вельяминов, кряхтя, поднялся с лавки, опираясь на посошок, подошел к купцу и, точно нехотя, точно надоел он ему, тихо сказал:
— Брешешь!
Некомат заюлил, но Василий Васильич легонько стукнул его посохом по голове. Купец лязгнул зубами, смолк.
Вельяминов все так же не спеша забрал в кулак купцову бороду:
— Брешешь! Брешешь! — палкой показал на стол. — Вон они, грамотки послухов [112] наших из Орды. Пишут — Мюрид сидит крепко, туго сейчас Мамаю. Что делать с вором [113]
112
Послух — в отличие от свидетеля, тот, кто только слышал, а своими глазами не видел.
113
В Древней Руси слово «вор» имело более широкий смысл, чем сейчас. Вор — преступник, разбойник, нечестный человек.
Некомат понял: и тут попался. Не давая князю ответить, он рванулся к нему, завопил:
— Почто сгубил меня, княже? Я гость, не боярин. Мое ли дело в лазутчиках быти? Что мне сказали, то и я повторил, люди набрехали — я набрехал, а меня за бороду да того и гляди под стражу, — заплакал непритворно: дело шло о шкуре купецкой.
Дмитрий смутился.
Вельяминов все так же жестко спросил вторично:
— Что прикажешь делать с вором, княже?
— Выкиньте вон… Чтоб духу его в Москве не было!
— Да что ты, княже, ведь явного вора отпускаешь… — возмутился Вельяминов, но Дмитрий уперся.
— Выкиньте, говорю. Я сам во всем виноват. Нашел место на свадьбе с неизвестным человеком о таких делах толковать.
Василий Васильич вздохнул, покосился на своих людей. Стражники подбежали, поволокли купца из палаты и на крыльце отвели душу, пустив купца вниз головой по ступенькам.
Некомат вскочил резво, как слепой, пометался, ища тут же на снегу лежащую шапку, и, так и не найдя, побежал, не разбирая дороги, увяз с разбегу в сугробе.
Воины свистели ему вслед.
Москва просила ярлык у Мюрида, тот долго не ломался, опасаясь соперничества Мамая, продал ярлык задешево.
На Москве раздумывать не стали — ярлык в руках, а от которого царя — все равно. Надо не мешкая, пока Мюрида и в самом деле не зарезали, князя Дмитрия на великокняжеский стол сажать.
По первому снегу стали сходиться в Москву рати. В декабре тронулись в поход.
Под бархатным княжьим знаменем ехал, окруженный боярами, младший князь Иван. Укутан был князь так, что лишь кончик порозовевшего носа торчал наружу: материнская рука одевала князя.
Дмитрий и Владимир смеяться над Ваней не посмели, но и кутать себя не дали и сейчас с ближними отроками веселой ватагой ускакали вперед, туда, где шла легкоконная сотня Семена Медика.
Сотня шла боевым порядком, окруженная дозорами, и когда вдалеке показались князья, дозорные, не мешкая, донесли о том сотнику.
Семен повернул коня, погнал его назад, издали разглядел среди других конников Дмитрия, но вскоре князь скрылся из глаз в глубине оврага, куда уходила дорога.
Семен
Первым из оврага показался всадник в зеленом кафтане — князь Владимир. Поднявшись в гору, Володя осадил коня, но большой вороной жеребец, на котором князь выглядел совсем мальчуганом, упрямо плясал на месте, не слушаясь повода, бросая из–под копыт комья снега.
Занятый конем, Володя не видел, как из–за ели, стоявшей над оврагом, мелькнул алый кафтан Дмитрия. Его белый конь, казавшийся на снегу чуть желтоватым, шел ровным широким шагом. Митя повернул его, стал бок о бок с Семеном.
Вдали за оврагом медленно двигались московские полки. По узкой дороге тесно, стремя к стремени шли конные дружины. Крайние кони оступались с дороги, глубоко вязли в снегу, то ж дело сбивая строй.
Пешие полки шли толпами — целиной. Закинув щиты и колчаны с луками за плечи, они быстро скользили на лыжах, с гиком скатывались в овраг, оставляя на снегу широкие следы.
Кто–то там на полном ходу не устоял на ногах, полетел кубарем, поднимая тучи снежной пыли. Снизу из оврага с хохотом кричали:
— Берегись, робята! Сам Михайло Топтыгин из сугроба лезет. — Упавший рявкнул на крикунов по–медвежьи и под улюлюканье товарищей и лай ввязавшихся в это дело псов полез за укатившейся на дно оврага лыжей.
Семен тоже взял Друга с собой.
Все это время не расставалась со псом Настя, а тут, когда уходил, сказала мужу:
— Возьми Друга, чур нас, случись с тобой недоброе, пес тебе в самом деле другом будет. — Прижалась к Семену, спрятала лицо у него на груди, плечи ее задрожали.
Целуя жену в мокрые от слез щеки, Семен начал ее уговаривать, и тут, зардевшись, Настя вымолвила:
— Береги себя. Так надо теперь… я дитя понесла… не хочу, чтоб оно сиротинкой росло…
На крыльце она долго, будто с человеком, говорила со псом, наказывала беречь Семку.
Сейчас пес, молодецки задрав одно ухо, лаял на лыжников, которые медленно взбирались по круче, упираясь в снег древками копий.
Миша Бренко подъехал к князю, тронул его за рукав:
— Княже, что я скажу тебе.
— Что, боярин?
— Знаешь ли ты, Митя, что сделал князь Святослав, когда так же вот отроком довелось ему дружины в битву вести?
Дмитрий чуть улыбнулся, подумал: «Опять Миша про Святослава».
— Не знаю, Миша. А что?
— При встрече с врагом он первым пустил стрелу, и дружина его сказала: «Вон князь наш начал битву, значит, и наше время приспело!» — и, наклонясь к Дмитрию, зашептал:
— Сделай, очень прошу, сделай и ты так же, княже.
Боярин Федор, с легкой руки Дмитрия прозванный Кошкой, сказал Бренку:
— Ты, Миша, недобрый совет князю подаешь. Чтобы первым стрелу пустить, надо в челе войска быть, самому под вражьи стрелы встать. Да и не долетела стрела Святослава.
«Вот всегда так, кто–нибудь да помешает».
Дернув презрительно плечом, Дмитрий ответил Кошке:
— Что же, по–твоему, князьям в задних рядах быть?
— Не пустят вас бояре наперед, — возразил Кошка, — вон на кого первым стрелам лететь, — кивнул он на Семена, — на то он и разведчик.