Зори над Русью
Шрифт:
— Видал?
— И хошь убей — не пойму. Кто же у кого в рабах ходит?
Фома оглянулся, вздохнул:
— Пожалуй, все же я у него, но держу его в страхе.
— Колдун ты, Фома!
— Я–то? Не! Я колдуном только прикидываюсь. Тут случай подошел — сегодня он меня купил, а на завтра купца, што меня продал, чума забрала, пять суток помучился — помер, а перед смертью почернел весь. Меня Ахмед убить хотел, заразы боясь, а я, живот свой спасая, и надумал пригрозить — напущу, дескать, порчу, как на старого хозяина напустил. Он
Набив мешок сухим конским навозом, друзья приволокла его к юрте Ахмеда, но едва Фома хотел пристроиться к котлу с кашей — накормить Куденея, как на Волге поднялся такой шум и крик, что все, бросив еду, побежали к берегу.
Фома поспел первым, остановился, заглянул вниз.
— Битва? — спросил подбежавший Куденей.
— Не! Татары купецкий караван перехватили, эвон струги грабят… Однако што это?
Фома разглядел — какого–то купца с криком тащили наверх, туда, где стояла юрта Мамая.
— Бежим!
— Да пошто? И так видно,— попытался удержать Фому оробевший Куденей, но тот и слушать не стал.
На площади шумела толпа. Шла расправа. Пленник, сухой длиннобородый старик, вопил — два татарина били его плетьми. У юрты неподвижно стоял Мамай.
После удара кафтан на пленнике, как ножом, прорезало.
«С оттяжкой бьют, здорово!» — подумал Фомка.
Мамай подошел к пленнику, заговорил язвительно:
— Я из тебя, Некомат–купец, кишки выпущу. Продал ты мне князя Дмитрия, а меня Мюриду продал. Москва у Мюрида ярлык взяла! Степи хотел миновать, берегся, Итиль–рекой плыл. Опять к Мюриду пробирался? Знаю! Все знаю!
Старик сел, харкнул кровью, поднял глаза на Мамая, охнул: лишь сейчас уразумел, к кому в лапы попался. Повалился эмиру в ноги. Запричитал:
— Батюшко, пощади, государь, помилосердствуй! Служил тебе верой и правдой, ан не вышло. А что до ярлыка, так его и сейчас послать Москве не поздно.
— Опять лукавишь! — возмутился Мамай. — Князь Дмитрий от Мюрида ярлык получил.
— Батюшко, и ты пошли! — купец уж не молил, говорил деловито. Мамай невольно стал его слушать. — Пошли! Не посмеют на Москве твово ярлыка не взять, глядишь, Мюрида ты и обойдешь!
— Не посмеют! — повторил за ним Мамай и, велев взять старика под крепкую стражу, в раздумье пошел к юрте.
Фомка толкнул Куденея локтем:
— Видал? Этот не пропадет! На што хитер Мамай, а купец из–под плети вывернулся и Мамая взнуздал. Вот увидишь, Мамай по купецкому слову сделает,
17. МЮРИД–ХАН
Едва молодой князь Иван Белозерский въехал в Сарай–Берке, татарский караул преградил ему дорогу.
Князь посмотрел на красные древки копий, на лошадиные хвосты, висевшие на них кистями, на смуглые, загорелые лица татар и послушно остановил
К князю подошел татарин. Взглянув на него, князь Иван затрепетал: одноглазый, со шрамом поперек лица татарин был воистину страшен.
Иван Белозерский тайком сотворил крестное знамение, зашептал, как на черта:
— Сгинь! Сгинь!
Татарин не сгинул, высокомерно спросил:
— Князь? Откуда?
— С севера, с Белого озера мы, — чуть слышно ответил князь.
— Тебя–то и нужно. Поворачивай к хану во дворец.
— Помилуй, воевода, — вступились бояре, — дай князю хоть умыться с дороги.
Татарин не взглянул на них даже, его люди окружили князя, оттеснили бояр.
— Во дворец! — повторил мурза и вскочил на свою лошадь.
Князь только по сторонам озирался испуганно. Мурза, видя то, огрел плетью княжого коня. Конь фыркнул, присел под ударом, переступил копытами и рванулся вперед, мурза поскакал следом.
Мюрид–хан сидел в саду под деревьями, спасаясь от зноя, пил кумыс. Увидев князя, вздумал напоить кумысом и его.
«Опоганит! Ей–богу, опоганит!» — думал князь Иван, стоя перед ханом на коленях. Юноша, оторванный от своих бояр, совсем оробел, только отнекивался односложно да кланялся, кланялся.
Хану надоело наконец без толку угощать гостя. Отставив кумыс в сторону, он заговорил. О чем? Непонятно! Разобрал князь только, что часто Мамая он поминает.
Хан говорил все громче, переходя на крик, головой крутил да бледнел, понемногу свирепея. Вдруг подскочил с подушек, опрокинул длинноносый медный кувшин с кумысом, как будто выплюнул все то же слово:
— Мамай!
Прибежали двое татар — толмачи–переводчики. Сели по бокам хана на корточки. Уставились на него черными бусинами глаз.
Мюрид смолк, потом заговорил спокойно, твердо. Князю перевели:
— В дни, когда мои победоносные орды разбили за Итиль–рекой вероломного Мамая, Московский князь вымолил у меня ярлык на великое княжение, а ныне Дмитрий же принял ярлык и от Мамая тож!
Хан вновь закричал. Переводчики сидели молча, понимали — толмачить дальше не надо. Переведя дух, хан продолжал:
— Велю тебе, князь Иван, ехать теперь же ко князю Дмитрию, что во граде Суздале сидит ныне. Ему отвезешь ярлык на великое княжение.
Князь Иван потупился: «Вот напасть! Нынче с Москвой ссориться нельзя, и царя ослушаться нельзя».
Не смея шевельнуться, стоял он на коленях, а хан, заметив, как понуро склонился перед ним князь, оглянулся, позвал:
— Иляк!
Кривой татарин, доставивший князя во дворец, торопливо подошел к хану.
— Поедешь вместе с Иваном–князем. Изгонишь Дмитрия Московского из Владимира, посадишь Дмитрия Суздальского! Понял?
Иляк, как кот, выпустил когти.
— Изгоню, Мюрид–хан! Пеплом положу всю Московскую землю! Чьи орды прикажешь в поход вести?