Зов из бездны
Шрифт:
Представив, как пылают мои кедры, я содрогнулся. О Амон, за что подвергаешь меня новым испытаниям?! Разве не твой лес на кораблях, не для твоей ли священной ладьи?.. Разве не готов я выйти в море и отвезти те кедры в Танис?.. Разве не ждут их в Фивах, чтобы прославить имя бога?.. О Амон, яви свою силу, убереги от врагов, покарай нечестивых!
Я спрыгнул с повозки.
– Не к лицу мне уподобиться женщине. Я пойду к морю, Эшмуназар, пойду к своим кораблям, а ты езжай в усадьбу. Кто опора у твоих людей, кто их защита, кроме тебя?.. С тобою они коршуны, а без тебя — стадо гусей… Торопись же к ним! И если не увидимся мы больше, знай: пока я жив, видят тебя мои
Мы обнялись и на том расстались. Я взвалил на плечи корзину с домом бога, взял свой дорожный мешок, а остальное нес Брюхо. И, под его стоны и жалобы, поспешил я к морскому берегу и разыскал там Бен-Кадеха.
– Что случилось, почтенный друг? Отчего люди в страхе? Отчего пришли в гавань воины?
– Вот отчего! — Бен-Кадех показал посохом в море. — Смотри, Ун-Амун! Разбойники явились! Филистимские псы, да проклянет их Баал!
Семь кораблей отрезали бухту от моря, восьмой выплывал из-за южного мыса. За ним плыли еще — девятый, десятый, одиннадцатый… Узкие, но длинные, пятнадцать весел по каждому борту, и на веслах не безоружные гребцы, а воины. Другие, в гривастых шлемах и доспехах, с бронзовыми щитами, толпились на палубах, потрясая копьями и топорами. Целое войско явилось в Библ, сотен шесть или семь! И были те люди не земледельцами, не рыбаками, не ткачами и горшечниками, а отродьем Монта и Сохмет! Верно сказал о них Эшмуназар — безжалостные волки! А волки, когда их целая стая, и льва загрызут… Только львов в защитниках Библа совсем не водилось.
Я подошел к пристани, посмотрел на свои суда, груженные кедрами, вспомнил, сколько вынес ради них унижений и бед, вспомнил, как ограбили меня в Доре и оскорбили бога, как жил я в бесприютном шатре, как просил помощи у танисского князя, не получая ее долгие месяцы… Вспомнил я все это, взглянул на корабли разбойников, и стало мне тяжко и горько. Сел я на камень у моря, погрузился в печаль, и покатились слезы по моему лицу.
– Что ты плачешь, друг мой? — произнес Бен-Кадех.
Посмотрел я на птиц, летевших в вышине, и ответил:
– Дважды уже возвращались птицы в мою родную землю, дважды улетали к Реке, а я все еще здесь, на чужбине… Вот собрался в море, чтобы плыть в Та-Кем, но, видно, из тех я людей, которым ночь коротка и день без радости! Пришли злодеи, пришли нечестивцы, и не могу я отчалить от земли… О когда же, когда увижу я Хапи и сады на его берегах!
Так я стенал и жаловался, а тем временем корабли филистимцев перекрыли бухту, спустили паруса и замерли на морской поверхности. Гавань же опустела, убежали в город все, кто мог, и остались здесь только стражи Бен-Кадеха да лучники на кораблях и воины-копьеносцы. Но было их двести или чуть больше, и не сумели бы они дать отпор разбойникам.
– Не плывут злодеи к берегу, — сказал Бен-Кадех с озабоченным видом. — Что-то им, должно быть, понадобилось. Серебро?.. Товары?.. Пища и вино?.. Если выкуп пожелают, так мы откупимся. Надо бы узнать, чего хотят.
В городе это тоже поняли, и вскоре появилась в воротах процессия: князь Закар-Баал с приближенными и знатные люди из совета старейшин. Шли они торопливо, так, что развевались одежды, и не успело солнце подняться на палец, как были уже у морского берега. Встал тут правитель Библа в окружении старейшин и велел трубить в рог. В ответ ударили в щиты на судах филистимцев и опустили копья — в знак того, что хотят говорить. К одному из кораблей была привязана лодка, и увидел я, как спустились в нее гребцы и высокий человек в доспехах.
Подплыл он к берегу, вышел на песок, огляделся и встал напротив
– Я вождь Дорион, — сказал пришелец на языке Джахи. — Шестьдесят воинов у меня, и у других вождей столько же на каждом корабле. Хотите проверить, остры ли наши мечи и копья?
Лицо Закар-Баала было мрачным, и думаю я, что он страшился филистимлян. Однако спросил недрогнувшим голосом:
– Зачем вы пришли сюда? Нет споров у меня с вашими князьями и вождями, ничего я им не должен, и они мне не должны.
– Ты должен Тиру, — промолвил Дорион. — Должен голову и кожу египтянина и должен серебро. А теперь должен еще и нам, раз наняты мы Уретом, владыкой Тира. — Тут он оскалился в усмешке и добавил: — Клянусь бородою Зевса, которая огромней бород всех ваших богов, много мы не возьмем! Вижу склады в гавани, полные товаров… Этого нам хватит, но сначала отдай египтянина и тирское серебро. А не отдашь… — Он вытащил до половины меч, потом вогнал его обратно в ножны.
Почернело лицо правителя Библа, и сказал он в ответ:
– Не могу я отдать египтянина, ибо он посланец Амона и гость на моей земле. Должен он плыть на родину, в Танис. Пропустите его корабль в море, а как покинет египтянин бухту, возьмите его сами. Что до товаров на складах, не трогайте их. Соберем мы выкуп, дадим вам серебро и золото.
Вождь филистимцев ухмыльнулся:
– Согласен. Египтянин от нас не уйдет, а выкуп мы назначим в пять вавилонских талантов [49] . Срок вам до завтрашнего утра.
49
Талант — наибольшая денежно-весовая единица Древнего мира, в которой измерялось золото и серебро. Аттический талант (Афины) был равен примерно 26 кг, вавилонский — примерно 30 кг.
Он сел в лодку и удалился, не обращая внимания на шум и плач среди старейшин. Одни кричали: «Помилосердствуй! Где мы возьмем столько серебра?» Другие вопили: «Проклятье на твою голову! Пусть Баал утопит тебя в море! Пусть нашлет проказу и сто других недугов!» Третьи же лишь рыдали, стонали и ломали руки в ужасе. Владыка Библа стоял, закрыв лицо ладонями, а когда он их отнял, были щеки его влажны. Плакал он, как я, жалея город свой и свои богатства.
Упал взгляд Закар-Баала на меня, и произнес князь с горечью:
– Где же твой бог, Ун-Амун, где же мощь его и помощь? Не ты ли обещал, что будет даровано мне процветание и пятьдесят лет жизни? А вместо того явились грабители, которых нанял тирский Урет! И как нам теперь поступить? Снять с тебя кожу и завернуть в нее пять талантов серебра?
При этих словах зашумели снова старейшины и придворные, но не рыдали они теперь, не проклинали филистимцев, а ополчились на меня. Послушать их, так был я виновен в неурожае, случившемся семь лет назад, и в том, что у кого-то жена приносит дочерей [50] , что у другого выпали зубы, а у третьего сдохли две овцы. Я же вознес в душе молитву Амону и сказал так, как говорят обычно жрецы:
50
Рождение девочек и отсутствие наследника мужского пола считалось карой богов.