Зов из бездны
Шрифт:
Хотя я не видел лица кормчего, мне показалось, что он в тревоге и тоже молится. Шепот его был тихим, слов я не мог разобрать, но чувствовал, как заползает в сердце страх. И подумалось мне, что нет ужаснее места, чем море, и не сравнятся с ним ни горы, ни пустыни, ни другие места, грозящие гибелью. Горы убивают зыбкостью, ибо хоть прочен камень, но оступишься, сделаешь неверный шаг — и полетишь в глубокую пропасть. Пустыня убивает жаждой, голодом, зноем и ветром; нет в ней ни пищи, ни воды, раскаленный песок жжет горло, и с каждым вздохом близится смерть. Но море убивает всем — зыбкостью и падением в пропасть, жаждой и голодом, ветром и жарой. Убивает вернее, чем горы и пустыня, где человек передвигается сам, ходит,
Наступил рассвет, проснулись корабельщики, и были их лица угрюмы. Не облака уже висели над нами, а грозные тучи, небо над Великой Зеленью потемнело, ветер рябил морскую равнину, волны стучали о борт. Велел кормчий снять парус и балки, к которым он крепился, велел гребцам привязаться веревками, велел самым ловким мореходам взять топоры, чтобы срубить мачту, если она обрушится. И только сделали все это, как налетел с востока ураган, взревели, забурлили воды, взвыл ветер стаей голодных шакалов, и подбросила корабль к небу пенная волна. И понял я, что море еще страшнее, чем мне думалось. Ибо горы и пустыня неподвижны и безмолвны, а море грохочет, ярится и ревет, швыряет вверх и вниз, облизывает палубу языками волн и пожирает неосмотрительных. Не выжить человеку в гневной его пучине, не спастись без корабля! Впрочем, и с кораблем не спастись, если боги не помилуют.
Гнали корабль ветер и волны с утра до полудня и с полудня почти до вечера. Гнали, бросали, били в борта, заливали соленой водой, хотели слизнуть нас с утлой посудины, сорвать мясо с костей и кинуть на поживу морским гадам. Думал я, что кончилась жизнь, что не вернусь я в Та-Кем, не обниму своих детей и женщин, не встречусь с господином моим Херихором и не будет мне достойного погребения. Думал я так и страшился, но к вечеру явил милость Амон, и море утихло. А потом встала перед нами земля: бухта, защищенная мысами, два десятка кораблей у поросшего соснами песчаного берега, а немного дальше от воды — большое селение или, скорее, город.
Взглянул на эту землю Элам, помрачнел и сказал мне:
– В плохое место нас пригнала буря! Это остров Алашия, который в Египте еще называют Иси. Большой остров, и есть тут гавани и города.
– Что же плохого в этом месте? — спросил я, посмотрев на берег. Выглядел он приветливо — за соснами простирались поля, виноградники и оливковые рощи.
– Народ здесь не поймешь какого племени [52] , но все как есть разбойники, — пояснил кормчий и велел гребцам браться за весла. А сам в то время правил к берегу.
52
О составе населения Кипра в те времена можно строить лишь гипотезы. Вероятно, на острове жили люди из «народов моря», родственные грекам, выходцы с Крита и Сицилии, с побережья Малой Азии, а также из Финикии.
– Стоит ли тогда высаживаться на этой земле? — Присмотревшись, я заметил, что из города толпою валят мужчины — кажется, вооруженные.
– Видит Баал, не стоит, но рулевое весло у нас треснуло, мачта покосилась, обшивка у кормы разошлась, канаты порваны, сосуды разбиты, и нет у нас пресной воды. Далеко ли уплывем на таком корабле?.. Люди мои устали, напуганы и голодны… Некуда нам деваться, Ун-Амун!
– А если поискать другую бухту?
– В каждой удобной бухте, у каждого источника воды кто-то живет, — отозвался Элам. — Этих я хотя бы знаю, бывал в их городе. Женщина здесь правит, женщина по имени Хетеб. Случается, заходят в Библ ее корабли, и
Гребцы сложили весла, корабль медленно приблизился к берегу, киль царапнул песчаное дно. Я спрыгнул в воду. Было ее по грудь, и казалась она теплой и ласковой, точно не бурлила недавно Великая Зелень, не грозила поглотить нас вместе с судном. Внезапно я почувствовал, что хочу пить. Но не только жажда терзала меня, а еще и голод, и усталость, и неуверенность. Был я в те мгновения испуган и слаб, как человек, идущий на суд к Осирису.
Раздвигая воду, едва шевеля ногами, добрел я до берега. Только вышел на песок, как вцепились в меня чужие руки, дернули, поволокли то в одну сторону, то в другую, будто хотели растерзать на месте. Кто рвал мою одежду, кто пинал ногами, кто швырял в глаза песок, а кто-то ударил по голове — да так, что помутился разум. Испуганный и ослепленный, я не видел лиц этих людей, слышал лишь их голоса — вопили они яростно, громко и злобно, но я не понимал ни слова. Решил я звать Хетеб, как посоветовал кормчий, собрался крикнуть, но вырвались из горла писк и свист, точно жалобная песня флейты, какой провожают умерших в усыпальницу. И сам я был уже наполовину мертв.
Однако не поют песен в зубах крокодила и не играют на флейте. Не знаю, откуда пришли ко мне силы, но оттолкнул я державших меня, выпрямился и закричал:
– Есть ли человек среди вас, кто понимает речь Та-Кем? Есть ли умеющий говорить? Есть ли милосердный к путнику?
И один из людей, что стояли поодаль, наблюдая, как терзают меня, молвил:
– Вот слова египтянина, и я их понимаю. Редкий гость! Послушаем, что скажет.
Наверное, была у говорившего власть или боялись его в этом городе, только отпустили меня. Вытер я с лица песок, отдышался и произнес:
– Веди меня к Хетеб. Хочу поклониться твоей госпоже.
– Вот она, — вымолвил этот человек. — Кланяйся, если желаешь. Но не поможет это тебе.
Стояла у городских домов женщина в цветном платье, невысокая, но полная и с сединой в волосах. Не похожа была она на женщин Та-Кем и женщин Джахи: лицо округлое, нос прямой, губы тонкие, а подбородок твердый. Глаза… Никогда не видел я таких глаз — были они цветом, как море в непогоду. В руках Хетеб держала секиру с двумя лезвиями — должно быть, знак своей власти.
И сказал я ей через того, кто понимал мою речь, такие слова:
– Знают имя твое, госпожа, в Библе, где правит князь Закар-Баал, и в Танисе, и в Фивах, граде Амона, и знают там, что творишь ты праведное. Вот я перед тобой, посланец божий, и вот корабль из Библа, а в нем только кедровый лес для священной ладьи. Бревна, и ничего больше.
Нахмурила брови Хетер и спросила:
– Зачем ты это говоришь?
– Рассвирепело море, и ветер пригнал нас к твоей земле, — ответил я. — Боюсь, что убьют нас твои люди. А нам всего лишь нужно починить корабль и набрать воды для питья. Окажи нам милость, помоги и защити.
Лоб Хетер прорезали морщины. Взглянула она на свой народ, бродивший в отдалении, точно волки вокруг овцы, взглянула на застывший у берега корабль и произнесла:
– Что пришло с моря, то наше. Таков древний обычай в моем племени. Скажи, зачем мне его менять?
Ослабли мои колени, ибо понял я, что эта женщина безжалостнее всех филистимских князей и правителей Джахи. Стоит ей повести рукой, и растерзают меня, Элама и мореходов наших, а корабль и кедры сожгут. От злобы сожгут, не найдя ни серебра, ни золота, ни иных сокровищ.