Зов издалека
Шрифт:
— Знаю, конечно… Это я так, для красного словца. Но этим надо заниматься. Мне известно, конечно, что у тебя там творится… но мы не должны мириться с гангстерскими играми на городских площадях. Гангстеры!
— Мы же в Швеции.
— Я о том и говорю. Чуждый элемент в нашей стране.
— Они здесь уже давно.
— Им что, Дании мало? Это же датский феномен. Или сконский.
— Американский.
— У датчан еще хуже, некоторые города просто воют от этих разборок — с одной стороны «ангелы»,
— Да… я слышал.
— Что происходит, парень?
Меллерстрём встретил его на пороге комнаты для заседаний. Он был возбужден. Новые очки… Вроде новые, раньше он не приглядывался. Похожи на экран компьютера… Вообще вся физиономия Янне похожа на экран компьютера.
— Сальгренска… Они разыскивали родных ребенка, — сказал он. — В октябре семьдесят второго года. Точная дата неизвестна.
Винтер представил себе Ангелу в белом халате у постели забинтованного больного.
— Родных?
— Родных девочки. Она пришла в приемный покой одна. Непонятно, каким образом.
— Пришла?
— В приемный покой. Или куда-то еще, где было открыто.
— В Сальгренска?
— Да… С ребенком было что-то серьезное, и…
— Значит, это была Хелена, — сказал Винтер. Меллерстрёму явно не понравилось, что его прервали.
— Да, — обиженно буркнул он.
— Что случилось?
— Они пытались найти ее родственников или тех, кто знает ребенка…
— …и никого не нашли.
На лице Меллерстрёма опять промелькнуло разочарование.
— Нет. Не нашли.
— Все то же самое… Я просто провожу параллели. Не обижайся.
— Поначалу не нашли. В конце концов ее опознали соседи из Фролунды.
— И тогда узнали имя?
— Да. Хелена Делльмар.
— Делльмар?
— Она жила с матерью в квартире во Фролунде. Делльмар.
— Но мать не дала о себе знать?
— Нет.
— А где она сейчас?
— Не знаю. И похоже, никому не известно.
Винтер держал копию в руках. Отпечатки пальцев двух Хелен — пятилетней и почти тридцатилетней. Он вспомнил детский анекдот про музей, где хранятся два черепа Александра Македонского — один, когда герою было восемнадцать, а другой — когда ему исполнилось двадцать шесть. Особенно четким был детский отпечаток. Наверное, ручки вспотели.
— Значит, нашли в кармане платья, лежавшего в ящике в подвале… — сказал Рингмар. — А в больницу она поступила в этом же платье?
— Не знаю. Об этом не пишут.
— А кто знает?
— Еще один вопрос без ответа, — пожал плечами Винтер. — Не знаю, Бертиль.
— У меня из головы не выходит это платье… если, конечно, оно на ней было. Куда
— Вот именно.
— Она же сама не могла потребовать, чтобы ей вернули платье. Потом… когда ее выписали из больницы.
— Это уже третий вопрос.
— Сформулируем вопросы. Итак: откуда взялась записка? Когда она попала в кармашек платья? Кто ее туда положил, и сколько она там пролежала? Кто забрал платье?
— Не забудь еще один вопрос: что все это значит?
В квартире пахло пряными травами и чесноком.
— Я приготовила еду, — сказала Ангела, встретив его с бокалом вина. — Теперь уже стопроцентная, настоящая домохозяйка.
— Вино в этот образ не вписывается…
— Хочешь?
— Нет… я же уже сказал, если пьянствовать всерьез, лучше джин-тоник… а еще лучше — ничего.
Она прошла за ним в кухню.
— Постепенно привыкаешь, — произнес он.
— Я недавно пришла… Слышишь музыку? Это твой рок.
Только сейчас он обратил внимание на бухающий ритм. «London Calling». «Клэш».
— Это твой первый рок-диск.
— И скорее всего последний. — Он сел за стол. — Ты была права.
— Я? В чем именно?
— Маленькую девочку по имени Хелена много лет назад положили в больницу. Нашли историю болезни…
43
Они лежали в постели. По телу медленно разливалась приятная усталость. Бывает усталость приятная и неприятная. Сейчас усталость была приятной. Созидательная усталость сменила усталость разрушительную. Мышцы расслабились, он чувствовал, как медленно отмякает тело и уходит нечеловеческое напряжение последних дней.
— Ты думаешь о ребенке, — сказала она.
— Да. Но по-другому. Ты же знаешь, как все меняется. В один момент видишь только возможности, в другой — препятствия и трудности.
— Полицейское определение жизни.
— Полицейское описание работы. К сожалению. Еще несколько часов назад я был почти уверен, что мы ее не найдем.
— Ты думаешь… о худшем?
— Мне не хочется произносить это вслух.
— Надежда есть, — твердо сказала Ангела. — Ты сам это повторял, и не один раз.
— Надежда есть… потому что мы имеем дело с чем-то отличным от классического похищения ребенка — ребенок играл на детской площадке и исчез, и мы предполагаем, что какой-то сукин сын его похитил. В таких случаях надежды почти нет. И ребенка мы, как правило, не находим… если только какой-нибудь психопат сам не укажет, где закопал тело.
— А здесь не так?
— Нет. Рисунок необычный. Значит, надежда есть… Или дело обстоит еще хуже, чем все предыдущие.
— Ты же не хотел произносить это вслух… А может, тебе это и нужно.