Зов красной звезды. Писатель
Шрифт:
— Что именно? — спросила Себле, прерывая рассказ Сирака.
— Что кое-кому не хотелось, чтобы я ехал в Англию.
— Ее отцу?
— Может быть.
— А как он узнал?
— Влиятельный человек всюду имеет глаза и уши.
— И что же ты сделал?
— А что я мог сделать? — Сирак пожал плечами. — Решил схитрить и поехать не в Англию, а в Америку. Получил стипендию от Мичиганского университета. На этот раз паспорт выдали в три дня. Но жить в Америке я не смог.
— Почему? — спросила Себле.
— Потому что сердце мое было в Англии. Попытался переехать туда — не получилось. И я вернулся домой.
— Без диплома?
— Меньше всего тогда я думал о дипломе. Для человека, который хочет стать писателем, диплом ничего не решает. Все, что ему необходимо, — это писать. Через год я отправился во Францию, тут мне тоже никто
Себле переменилась в лице, но Сирак, не заметив этого, продолжал:
— Так прошло четыре года. Но едва ли год из них я провел в университетских стенах.
Когда мы вернулись на родину, Марта предложила мне работать в экспортно-импортной фирме, которую открыл ее дядя. Она обещала мне хороший заработок и говорила, что у меня останется время на то, чтобы писать. О чем можно было еще мечтать? Вспоминая ее дядю, я вспоминаю шестьдесят восьмой — семьдесят четвертый годы, дух этого времени, когда, как грибы после дождя, росли крупные фермерские хозяйства, а в городах преуспевали торговцы и адвокаты. Разве ты не помнишь?
— Да, тогда появилось много дельцов, наживших на спекуляциях миллионные состояния.
— Многие буржуа подались в провинцию, сгоняли с земли тех крестьян, чьи отцы были их арендаторами, а деды крепостными, и устраивали громадные фермы, которые стали приносить им огромные доходы. Мелкие собственники пытались поднять голову, но праздные богачи плодились, как мошкара в сезон дождей, и кто мог осмелиться помешать им? Само небо было их защитой. — Сирак погрузился в воспоминания. — Смешно подумать, как эти нувориши соперничали друг с другом. Пресытившись жизнью в зеленых долинах, они стали выдалбливать Энтото [61] . Поднимаясь все выше, строили виллы, которые казались летящими в небе кораблями, возвышались, как стены замка Фасилидаса [62] . Открывая окна своих зал, они вдыхали чистый, горный воздух, попивали виски со льдом, слушали музыку и смотрели с поднебесья на Аддис-Абебу. А о чем они говорили? «Ты видела виллу, которую построил господин… за сто пятьдесят тысяч? А его машину? Это же целая гостиная!» — «Ну, значит, ты не видела виллу господина… Не зря говорят, что тот, кто не видел Нила, восхищается его истоками! Это вилла стоила двести тысяч! Мебель из Италии! Сядешь в кресло — сразу в сон потянет! Цветы в доме, цветы во дворе — оранжерея, а не дом. А спальня! Рай, и только». — «А вы видели «мерседес» господина… последняя модель! А господин… заказал лимузин цвета морской воды!» — «А «ягуар» господина…» И так далее и тому подобное. — Сирак замолчал. — Дядюшка Марты был одним из таких нуворишей. Он был умен, находчив. Как и другие, подобные ему, он жил в поднебесье и мечтал торговлей завоевать жизнь.
61
У подножия и на склонах гор Энтото расположена Аддис-Абеба.
62
Фасилидас — один из средневековых императоров Эфиопии.
Я согласился работать у него, хотя я не деловой человек. Но, думал я, опыт мне не помешает, а кроме того, я смогу писать — это главное.
Я оставил свою работу и перешел в фирму дядюшки Марты. Но все оказалось не так, как я предполагал. Свободного времени у меня не оставалось. Я понял, что попал в западню. Дядюшка, скорее всего, этого и добивался. Через год я решил все бросить, но он тут же пообещал мне повысить зарплату и продвинуть по службе.
Но тут ко мне явилась Марта и предложила пожениться. «Зачем торопиться?» — сказал я с удивлением. Я любил ее, но не надеялся, что она все-таки решится выйти за меня замуж. Зная, что у нее есть другие мужчины, с которыми я сам не раз видел ее и о которых много слышал, я мучился от ревности и готов был в любую минуту с ней расстаться. Она хорошо дала мне почувствовать, что такое ревность.
«Я и не тороплюсь, — ответила Марта. — Семь лет я ждала тебя. Или, по-твоему, этого мало?» Она сказала, что твердо решила выйти за меня. Мы поженились. Помню день нашей свадьбы. Я даже не сменил свой будничный костюм. Рядом со мной, в платье невесты, она была похожа на королеву. И окружали нас ни много ни мало принцы, князья, аристократы. Одним словом, сон наяву. Мне показалось, что отец Марты заметил мое смущение. Подойдя ко мне, он сказал: «Не волнуйся. Когда я женился, я был точно в таком же положении. — И добавил шепотом: — Знаешь, почему я отдаю тебе Марту?» — «Потому что она любит меня. И не вы мне ее отдаете, а она сама нашла меня», — ответил я. Он разозлился. «Не будь дураком. Это брак по расчету», — сказал он и отошел в сторону.
Назавтра я увидел в газетах сообщение о нашей свадьбе. Оно было кратким, но в нем угадывалась «политика». И действительно, вскоре до меня стали доходить разговоры о том, что отец Марты отнюдь не презирает бедняков: «Вот ведь выдал дочь замуж за неимущего, а мог и за принца! Хороший человек!» Тут-то я понял, что он имел в виду, называя наш брак «браком по расчету».
Фирма богатела и росла, но я все-таки пытался писать. Марта сочувствовала моим стремлениям и поддерживала их. Она верила, что когда-нибудь я стану хорошим писателем. Но у меня не получалось ничего толкового. Будто что-то мучило меня. Позже я понял что. Ты удивишься, но мне не хватало ревности. Она стала моей женой, и мне было этого уже недостаточно. Тебя не удивляют мои чувства?
— Болезнь это, а не чувства, так я думаю, — сказала Себле.
— А в общем-то, жили мы хорошо, — продолжал Сирак. — У нас родился чудный мальчишка. Он подрастал, и мы с ним становились друзьями. — В глазах Сирака блеснули слезы. — Хотя сейчас лучше о нем не вспоминать. В обществе я вращался самом аристократическом, где велись бесконечные разговоры о гипертонии и ревматизме. И хоть это меня утомляло, однако время, проводимое с Мартой, было целительным. Днем я работал. Вечером же начиналась светская жизнь: приемы, гости. Нужно было успевать на все поминки в знатных домах, на все похороны с их часовыми траурными церемониями. В конце концов я все это возненавидел. Слишком мало времени оставалось для себя.
Из-за этого мы стали постоянно ссориться с Мартой. Если я отказывался пойти на прием, в гости или на поминки, она не давала мне покоя. Я же стоял на своем. Особенно действовали мне на нервы эти вечные переодевания. Каждый раз мне казалось, что я надеваю саван. «Мы должны уважать нормы общества, в котором живем, — говорила Марта. — Мы ведь не одни на свете. Хотим мы этого или нет, мы являемся его частью. И ты не должен забывать о месте, которое занимает в этом обществе мой отец, о его имени». Меня, ясно, злили такие разговоры. «Я женился на тебе, а не на твоем «обществе» и хочу, чтобы у меня была свобода. Надоели мне ваши развлечения. Да и что ты называешь обществом? Загнивающий класс, изнемогший от ревматизма и гипертонии! Меня тошнит от этих ваших приемов! В бедной хижине душа моя была бы счастливей. Она смогла бы там отдохнуть», — кричал я. «Ну и ступай! Кто тебя удерживает? Торопись, не то хромая курица тебя обгонит. Что и говорить, мелкая душа имеет мелкие желания», — говорила Марта в ответ и, плача, отправлялась по своим «светским делам» одна.
Я тоже уходил из дому. Шел в кино. Однажды вечером мы сильно повздорили и разошлись, как обычно, в разные стороны. Но в кино мне идти не хотелось, надоело, и я отправился бродить по городу. Подумав о Вубие Бэрэха, воспоминания о котором были еще слишком живы, я решил пойти в этот квартал бедноты. Я долго слонялся по улицам, пока не заметил один притихший домишко. В комнате сидела одинокая молодая женщина и жевала чат. Она была хороша собой: темнокожая, с большими яркими глазами. Глаза ее были настолько велики, что вся она показалась мне одними огромными глазами. Косынка соскользнула с гладких волос. На плечах тонкая накидка. Кожа на груди настолько нежная и блестящая, что напоминала свежеочищенную луковицу. Она предложила мне чат.