Зов Лавкрафта (сборник)
Шрифт:
Тварь замерла перед алтарем, раскачиваясь и содрогаясь от нетерпения.
Теперь все ждали только меня.
Я перехватил нож обеими руками, взмахнул и с силой вонзил в тело жены. Лезвие скрипнуло по грудине, удар смял ребра как пустую картонную коробку. Внутри изуродованной плоти что-то глухо забурлило. Лика распахнула глаза и, захрипев, выгнулась дугой. Кровь брызнула на брюхо светящегося чудовища, на каменный алтарь, на мое лицо.
Глаза обожгло огнем, я отшатнулся. Тут же раздался гром, заглушивший хохот и неистовое пение.
Стены и пол задрожали. Пыль, булыжники и комья земли посыпались мне на плечи. Я обернулся
Меня вернул к жизни звонкий треск. Это дребезжала блеклая люминесцентная лампа. Лампа истерично моргала, вспышки озаряли пыльный захламленный подвал. Вдоль стен вросли в землю деревянные ящики, валялся ржавый инструмент и пачки рекламных газет. От серых труб веяло холодом. В воздухе стоял тяжелый запах плесени.
Я попытался встать, отрывая руки от липкого, залитого кровью пола.
Лика лежала возле рулона старой ветоши, свернувшись в позу эмбриона. Она что-то сжимала у себя на груди, словно хотела скрыть от посторонних глаз.
Я осмотрелся.
К входной подвальной двери поднималось несколько ступенек. Дверь была открыта. В проеме виднелась беседка, увитая тяжелой виноградной лозой.
Владимир Чубуков
ТЕНЬ МОЕГО БРАТА
Честно скажу, не было у меня никаких чувств на похоронах брата. Равнодушие. Скука. Вот и все. Даже удивился собственному спокойствию. Да и то — удивился тоже как-то равнодушно.
Мы были с ним близнецами. Впрочем, что там «были» — и теперь продолжали оставаться ими. Близнец живой, близнец мертвый. Одно лицо на двоих. В характерах никакого сходства, зато внешне нас не различить.
Смотрю на него, в гробу лежащего, и вижу там себя самого. Жутковато — точнее, должно быть жутковато. Но я спокоен. Возможно, мое спокойствие — защитная реакция, маскировка, и под ней я спрятался от жути, которой надлежало меня охватить при взгляде на это мертвое точь-в-точь мое лицо.
Одна из причин, по которой я сторонился Игоря, как раз в том, что слишком уж мы с ним похожи. Будь мы рядом, нас обязательно путали бы, а брат человек такой, что не преминул бы использовать это сходство для своей выгоды. Вечно затевал какие-то аферы, манипулировал окружающими, строил мутные планы, влипал в ситуации, из которых потом с трудом выкручивался, в общем, ходил по краю.
Я с детства любил читать: сначала сказки, потом фантастику, потом мистику, ну, и классику, само собой, лет с пятнадцати зачитывался поэзией, особенно, декадентами и символистами. Брат же не читал ничего, кроме справочников и руководств, да и тех прошло через его руки совсем немного. Особенно ценил здоровенный увесистый том медицинской энциклопедии, хотя призвания к медицине не чувствовал, энциклопедия
Когда я ушел в армию, брат отмазался от призыва, мастерски симулировав заковыристое нервное расстройство, симптомы которого вычитал в медицинской энциклопедии, а потом в точности воспроизводил их перед врачами.
Я родился на несколько минут раньше — был формально старший, и родители внушали нам, что старший — я, а младший — он. Усвойте и не забывайте. Простая схема, которая была для них так важна. Отец ведь любил все раскладывать по полочкам, строить всех по ранжиру. Иначе и не мог смотреть на мир, как только через сетку координат, определявших точные фокусные расстояния до всякого предмета и явления. Мать, конечно, во всем его поддерживала.
Но постепенно я, старший брат, осознал, что Игорь не потому вслед за мной явился на свет, что был младше. Нет, он пропустил меня вперед, до времени затаившись и выжидая. Как сильные и властные запускают в опасное пространство, прежде всего, более слабого и малоценного, кого не жалко. Такое ощущение подспудно вызревало у меня годами, проведенными с ним бок о бок.
Вернувшись из армии и устроившись на работу в сюрвейерскую компанию, я тут же съехал от родителей, оставив их с Игорем в трехкомнатной квартире. Тогда, во второй половине девяностых, в сюрвейерских компаниях прилично зарабатывали даже простые тальмана. Так что жил безбедно, к тому же через несколько лет из тальмана стал инспектором, хотя не имел высшего образования.
Отец меня искренне не понял, ему казалось, это так непрактично — платить за съемное жилье, когда в родительском гнезде пустует твоя комната, отдельная, в которой можно, если что, и на ключ запереться, этакая «мой дом — моя крепость». Отец все-таки плохо знал Игоря, поэтому не понимал моих мотивов.
Уже с четырнадцати лет я мечтал сбежать подальше от брата — особенно, после истории со стариком-инвалидом.
Странная история. Жуткая. В такое вляпавшись однажды, потом дорого захочешь заплатить, лишь бы вытравить все это из памяти.
Мы тогда учились в восьмом классе. Игорь как-то рассказал мне про старика-инвалида, Гурия Глебыча, который жил в одном доме с парнем из нашего класса, Колей Увельцевым, этим угрюмым, себе на уме, толстяком. Кольян — так мы звали его — был в нашем классе новичок, его семья переехала из одного района города в другой, из квартиры в частный дом, и он поменял школу. Рассказал Игорю, что в старом его доме, через подъезд от бывшей его квартиры, живет на втором этаже одинокий старик, лежачий инвалид. С постели давно не вставал, ходить не мог, однако в дом престарелых не желал отправляться ни в какую. Ему и так хорошо было. А все потому, что старик, рассказывал Кольян, бывший врач-психиатр, который занялся колдовством или чем-то вроде того и получил власть над людьми. Гипноз и магия заменили ему руки и ноги, почти отказавшие из-за паралича. Входная дверь в квартиру старика постоянно открыта, даже зимой, и кровать его так стоит, что из своей комнаты он видит, через прихожую, часть лестничной площадки, поэтому все, кто проходят по ней, спускаясь или поднимаясь, попадают в его поле зрения. А попавшись ему на глаза, попадают и под его власть. Пользуясь непонятной властью, старик заставляет свои жертвы оказывать ему всякие услуги. Так и живет — словно паук, раскинувший паутину и собирающий мух вокруг себя.