Зов Оз-моры
Шрифт:
Поротая Ноздря печально вздохнул, а стрелецкий голова повернулся к Денису:
– Разводите костры!
Скоро острожек утонул в густом дыме и треске сырых поленьев. Козловцы сели поближе к котлам. Кашляя и морщась, они грелись у огня и сушили одежду.
На закате прибыла ещё одна группа лазутчиков и подтвердила, что гать перешло примерно в четыре раза меньше татар, чем было месяц назад у Тихих плёсов.
– Не на погибель идём, – подбодрил козловцев Быков. – Степняков не так уж и много. Разгромим с Божьей
Сказав это, он ушёл вместе с пятидесятником в избу, где уже был накрыт стол. Из кувшина с хлебным вином изливался сивушный запах, блестели в свете лучин солёные рыжики и чёрная икра, поднимался пар из горшка с горячей стерляжьей уха, румянились куски жареной кабанятины…
– Уха тройная, – похвалился Поротая Ноздря. – Ради тебя, Путила Борисович, старались. Всё как заведено. Сначала ёршики, потом судачки. Икрой отбеливали. Опосля стерлядку запустили. Из Цны вчерась выловили.
– Из Цны, говоришь? – задумчиво спросил Быков. – А вот как думаешь, прав ли был Иван Васильевич насчёт крепости?
– Ты о чём, Путила Борисович?
– Биркин советовал Роману Фёдоровичу крепость тут строить. На Челнавке. Не на Цне! Боборыкин же не послушался Иван Васильевича, старого мудрого человека. Вот татары и разорили царёвы земли этой весной, а стояла бы крепость здесь, не смогли бы. Разве не так?
– Так, Путила Борисович! – кивнул Василий. – Татарские сакмы именно тут пролегают. На Челнавке надо было крепость строить, а не на Цне. Окрест Тонбова ведь одни казачьи пути проходят. Однако Боборыкину не то что Биркин, но и сам царь не указ. Государь приказал строить крепость у гати… а Роман Фёдорович его взял да ослушался.
– Да! Где захотел, там и поставил. И всё ведь ему с рук сошло! Представь, если б ты или я супротив царского указа попёрли. Что бы с нами тогда случилось? А с Боборыкина всё, как с гуся вода.
– Дк он царю родня.
– То-то и оно… Ну, ничего! Иван Васильевич донесение в Москву отправил. Мол, Боборыкин радеет не о защите державы. Не о ней печётся, а о казачьей торговле, и с казаков мзду берёт. Может, теперь на него управа найдётся?
– Дай-то Бог! – лукаво улыбнулся Поротая Ноздря.
Тем временем подоспела похлёбка из сухой рыбы. Засверкала бликами ещё не погасших костров посуда козловцев, которые выстроились в очередь к закопчённым котлам. Когда ратники поужинали, Путила Борисович вышел к ним и прогремел:
– Отдыхайте. Выступим в полночь.
Быков прошёл к телегам с гуляй-городом. Там местные стрельцы проверяли щиты и промазывали колёсные оси смесью растопленного сала и дёгтя.
– Не жалейте коломази! – крикнул он им. – Вот разберёмся с татарами, и доброго сальца вам пришлём. Свеженького!
Затем он вновь спрятался в избе и продолжил трапезничать с пятидесятником.
Когда стемнело, опять началась гроза.
– Вот и славненько! – сказал Быков. –
Тут в избу вбежал взмыленный разведчик из сторожевых казаков.
– Ну что, татары уже перешли через гать? – спросил его Поротая Ноздря.
– Ломают надолбы для конницы. С южной стороны.
– Сколько их?
– Навскидку тыщи три.
– Всего-то? Не разделились? К острожку отряд не отправили? – поинтересовался Быков.
– Одним войском идут.
– Я так и думал. Свободен.
Казак вышел.
– В полночь выступим, – сказал Путила.
– Сейчас надоть выходить, – затряс головой стрелецкий пятидесятник. – А то не успеем раньше татар. Боборыкин обосрётся. Подумает, подкрепления вообще не будет.
– Ну и хрен с ним! – махнул рукой Быков. – Что он мне, этот Боборыкин?
– Как же ж?
– Так же ж! – передразнил его стрелецкий голова. – Неужто не понял мою мысль?
– Зажать чертей надумал? – ответил пятидесятник.
– Вооот! – Быков поднял указательный палец вверх. – А то «не успеем, не успеем»… Тонбов саранчины не подожгут: стены-то мокрые. Взять они его не смогут, не по зубам им крепость. Учиним им бой с двух сторон, не дадим удрать. Так мы с Иван Васильевичем задумали. Даст Бог, возьмём в плен и мурз, и азовского атамана.
– Ты голова, тебе виднее, – со вздохом согласился Поротая Ноздря.
3. Москва верит ушам… отрезанным
Вышли ратники в полночь. Ливень уже прекратился, небо очистилось. Заскрипели и загремели на ухабах телеги, гружённые дубовыми щитами. Зафыркали и прерывисто задышали лошади. Запели люди.
Водные преграды козловцам преодолевать не пришлось. Двигались на юго-восток по топкой местности, между верховьями Суравы и Большой Липовицы. Русские хорошо знали эту дорогу, а вот татары её не жаловали: повернёшь чуть не туда – и заблудишься в болотах.
На рассвете приблизились к Студенцу – реке, чуть южнее устья которой был построен Тамбов. За зарослями краснотала уже гремел бой жерехов, глушащих рыбью мелочь мощными хвостами. Словно от стыда рдели бердыши стрельцов и доспехи поместных конников. Татары ведь наверняка уже осадили крепость и осыпают стрелами её защитников, а козловцы преодолели лишь две трети пути до него.
Утро было свежим, и от кафтанов шёл пар: они так и не просохли за время отдыха в острожке. Однако после пытки слепнями поход во влажной одежде казался Денису терпимым неудобством.
Наконец, вдали показалась сторожевая башня тамбовского детинца, которая звалась Московской. Больше двадцати косых саженей в высоту! Ничего похожего Денис не видел нигде – ни в его родном Рясске, ни в Козлове. Скоро ратники упёрлись в засечную линию, которая защищала Тамбов с запада, и Быков приказал повернуть на юг.