Зов Полярной звезды
Шрифт:
– Город мне сложно оценить, я же почти ничего не помню. Так, мутные образы всплывают… А вот почему у вас женщины такие?
– Какие?
– На мужчин похожи. Некрасиво же…
Тут все трое агентов в голос заржали – будто он несусветную чушь сморозил.
– Хо-хо! – прогудел Евграф и смачно высморкался в облепленную махрой тряпицу. – Ну ты и пельмень! У нас же эта… как ее, сатану… мансипация, во! Бабы в мешки рядятся, буфера бинтами перетягивают, только б за нашего брата сойти.
– А смысл?
– Равноправие им, видишь ли, подавай.
Переждав, пока подуляжется дружный гогот, Вадим ввернул то, ради чего затеял расспросы:
– Куда мы едем? Вроде как вокзал впереди… Меня что, депортируют из страны?
Кожаные посуровели. Евграф задымил вонючим самосадом, пропыхтел нехотя:
– Не полагается тебе знать… – Но все ж ответил, глянув искоса на соратников: – В Москву поедешь. Начальник тамошнего ГПУ товарищ Медведь тебя затребовал.
Внешность бывшего техника-строителя, а ныне главного стража столичного правопорядка Филиппа Демьяновича Медведя ничуть не соответствовала его фамилии. Сухопарый, с острыми чертами лица, бородкой клинышком и обширными залысинами, он производил впечатление самое мирное. Биография у него складывалась тоже не ахти какая героическая: до революции трудился себе в мастерских, а после Октября кочевал по разным коллегиям ЧК – от Тулы до Петрограда. Не чурался никакой должности, вплоть до самых неприглядных: заведовал концентрационными лагерями, руководил Отделом принудительных работ. За старание был поощряем и в конце концов вознесся по карьерной лестнице наверх, попав в начальники Московского губотдела ГПУ.
Товарищ Медведь фортуну не хулил, служебным ростом был доволен, надеясь, однако, что и нынешняя ступенька не окажется последней. Привыкший к переменам, он не любил засиживаться подолгу на одном месте, совершал телодвижения – чем динамичнее, тем лучше, – чтобы вышестоящие не забывали деятельного труженика и вовремя переставляли его, как шахматную пешку, с клетки на клетку – туда, вперед, к восьмой горизонтали. Ан нет, к восьмой стремятся белые, а мы – работяги-чернотропы, мы идем с противоположной стороны, от последних к первым. В ферзи Медведь не рвался, его устроила бы и роль ладьи. Тяжелая фигура, мощная, движется, как танк, сметает любые преграды.
Подобного рода аналогии ласкали воображение еще и потому, что слыл Филипп Демьянович недурным игроком – баловался шахматишками, выиграл парочку турниров среди любителей. Иногда в свободную минуту разыгрывал партийку сам с собой или решал какой-нибудь заковыристый этюд. Доска с «позицией дня» стояла у него на краю письменного стола. Опять же и психологический нюанс для допрашиваемых – пусть знают, что имеют дело с человеком мудрым, умеющим комбинировать и рассчитывать наперед.
Сейчас перед ним сидел как раз такой заключенный, к которому требовался особый подход.
– «Вадим Арсеньев», – прочел Филипп Демьянович с обложки досье, как будто впервые знакомился с делом (оно, конечно, было
– Что поделаешь, пришлось постричься и побриться, – отозвался заключенный. – Понимаю, что так колоритнее, но нельзя же было появиться в приличном обществе огородным пугалом.
Филипп Демьянович отошел к окну и, скрестив руки за спиной, посмотрел на заросший желтеющими деревьями двор. Аристократический особняк на Большой Лубянке, в котором находилась Московская губернская чрезвычайная комиссия, не далее как год назад переименованная в Главное политическое управление, окружала ажурная ограда, а столбы ворот и вовсе походили на памятники – высокие колонны-постаменты, увенчанные не то вазами, не то амфорами… не очень Филипп Демьянович разбирался в архитектурно-скульптурных ухищрениях. Зато ухищрения человеческие были ему ох как знакомы.
Он волчком развернулся на каблуках и вперил в допрашиваемого свои могильно-черные зрачки.
– Вы думаете, я поверю всей этой белиберде? – прошипел по-змеиному, для пущей острастки, и смял газетный лист в скрипучий ком. – Восемь лет под землей… Не держите меня за идиота! Признавайтесь лучше, с какой целью вы заброшены сюда польской разведкой!
Такой поворот не стал для Вадима неожиданностью.
– Не слишком ли курьезная у меня легенда для р-разведчика? – парировал, стараясь сохранить хладнокровие. – Для внедрения в Советский Союз следовало придумать что-нибудь более правдоподобное.
– А если на этом и строился расчет ваших хозяев? Правдоподобные истории, как правило, банальны, мы таких раскусываем пачками. А тут – что-то нетривиальное, наделавшее шуму… Подумали, наверное, что не посмеем мы тронуть эдакую знаменитость. А мы посмели! Что на это скажете?
– Скажу, что черные начинают и ставят мат в пять ходов.
Филипп Демьянович оторопел. Он не сводил глаз с Арсеньева, а тот смотрел прямо на него, не отворачиваясь и не мигая. И когда успел прицелиться к доске, да еще позицию обмозговать?
– Вы играете в шахматы?
– Поигрываю… Первый ход – конем на аш-пять.
Филипп Демьянович склонился над доской.
– Но это абсурд! Я делаю рокировку и увожу короля в безопасное место. Вам угрожает вилка.
– Я жертвую одну за другой две фигуры, зато вскрываю вашу защиту…
В быстром темпе они обменялись несколькими ходами, и Филипп Демьянович уверился, что белый король зажат в углу и обречен.
Что особенно удивило – Арсеньев ни разу не посмотрел на доску, играл вслепую. Филипп Демьянович проверил, не висит ли перед ним зеркало или какой-нибудь блестящий предмет, в котором отражается стол. Но подследственный сидел, упершись глазами в древние ходики, без стекла на циферблате, с позеленевшим маятником, мерно отсчитывавшим секунды.