Зовем вас к надежде

Зиммель Йоханнес Марио

— Что же делать, профессор, — сказал Лонжи. — Мы с вами знаем, что он отъявленная свинья. А доказать? Доказать мы ни черта не можем. Нас обоих действительно вышвырнут, если мы еще раз выдвинем обвинения против Брэнксома! Мы должны изменить тактику в этом неприятном положении. Давайте же действовать сообща! Ведите себя так, словно считаете Брэнксома суперамериканцем! Спокойно рассказывайте ему, как далеко вы продвинулись — все равно ведь он об этом узнает: вспомните свою ассистентку Габриэле. Теперь, наоборот, мы должны попробовать вытянуть из этой собаки все, что можно. И мы сможем это сделать, если только все ловко обставим…

Линдхаут согласился с этой логикой. Он дал указание и Колланжу во всех отношениях идти Брэнксому навстречу. Брэнксом,

в свою очередь, делал все, что мог, чтобы защищать, поощрять и финансировать научно-исследовательский центр в Лексингтоне. Конечно, хватило бы и помощи со стороны «Саны». Но со средствами, которые Линдхаут теперь, в течение 1974 года, дополнительно получал от Брэнксома, он и его сотрудники могли позволять себе любые траты. На все возражения у Брэнксома постоянно был один и тот же ответ: «Дорогой профессор, по телевидению я торжественно обещал помогать вам и всегда поддерживать вас, насколько это в моих силах. Вы что же, хотите выставить меня человеком, который не держит своего слова?»

Линдхаут и Колланж наблюдали, как устанавливается оборудование для обеспечения безопасности института и всех в нем работающих. Они даже почти привыкли к визитам Брэнксома и разговаривали с ним по-деловому и предупредительно. Когда Линдхаут вдруг чувствовал, что больше не выдержит, он заставлял себя вспомнить слова Лонжи: «Это наш единственный, ничтожный шанс изобличить эту свинью, потому что только так, в атмосфере кажущегося доверия, он может случайно проговориться…»

Снова ожидали визита Брэнксома. Его проинформировали о сложившейся на данный момент ситуации в ходе исследований. Сейчас Линдхаут с Колланжем, а также биохимики и врачи по всему миру проводили испытания нового антагониста, который действовал в течение четырех с половиной недель, но в семидесяти процентах случаев вызывал зависимость. Идея Линдхаута — исключить из этого антагониста факторы, отвечавшие за возникновение зависимости, и увеличить длительность его действия — пока не увенчалась успехом.

Несмотря на это, Брэнксом только что сказал:

— Я восхищаюсь вами, профессор. — И добавил: — Самое главное — не сдаваться! — Он встал, прошелся от клетки к клетке, внимательно рассматривая тех обезьян, которые только что нажали на маленькую клавишу, чтобы получить новую порцию антагониста АЛ 3432 — того самого, который действовал четыре с половиной недели, но, к сожалению, вызывал зависимость.

Брэнксом обернулся и посмотрел на Линдхаута и Колланжа:

— У меня нет хороших новостей для вас, друзья мои. — Он сжал кончики пальцев и хрустнул костяшками. — Мы установили, что с концом «французской схемы» поступление героина в Штаты ненадолго сократилось, не так ли? Но вскоре героин появился снова! Сегодня его контрабандой ввозится больше, чем во времена «французской схемы»! Но теперь мы уже знаем, откуда поступает эта гадость.

— Откуда? — спросил Колланж. Ему легче, чем Линдхауту, давалось обращение к Брэнксому.

— Из Мексики! — Костяшки пальцев хрустнули снова. — Есть новый канал, как выяснили люди из DEA, — «мексиканская схема». Там тоже на огромных плантациях выращивается мак. Свыше семидесяти процентов наркотика поступает оттуда! — Сенатор Брэнксом стал мелкими шагами мерить помещение.

Линдхаут следил за ним отсутствующим взглядом. «Здесь работала Джорджия, — подумал он. — Джорджия — столько лет вместе со мной. Кусты вокруг ее могилы стали такими высокими».

— Свиньи, — сказал Брэнксом, торопливо вышагивая взад-вперед. — Эти глупые, трусливые, эгоистичные свиньи!

— Кто? — спросил Колланж. — О ком вы говорите?

— Обо всех тех медлительных задницах, которые участвовали в основании UNFDAC и пообещали собрать основной фонд в сто миллионов долларов. Знаете, сколько у них сейчас? Чуть больше семнадцати с половиной миллионов! После двух с половиной лет! И четырнадцать из них дали мы, американцы! Посмотрите на немцев, этих детей экономического чуда! Мы вскормили их после войны, мы, идиоты! А сейчас? А сейчас

немецкие ведомства вполне открыто заявляют, что считают проблему наркотиков исключительно американской. — Снова хруст костяшек. — Они еще спохватятся! Они еще все спохватятся — не только немцы, но и французы, англичане, итальянцы, все это отродье! А мы? Мы остались такими же идиотами как в сорок пятом году! Мы посылаем этим типам наших специалистов из DEA, мы посылаем их по всему миру, чтобы чужие отделы по борьбе с наркотиками осваивали это ноу-хау!

Брэнксом прислонился к большому столу посредине лаборатории.

Этот стол…

Линдхаут поспешил сесть, сердце его забилось как сумасшедшее. На этом столе они с Джорджией в последний раз любили друг друга в ту ночь подозрений и недоверия. На этом столе… А теперь к нему прислонился этот непобедимый мерзавец…

— Что с вами, профессор?

— Ничего, — ответил Линдхаут. — Голова закружилась… просто неожиданно закружилась голова…

— Боже, вы не должны так надрываться! В вашем возрасте люди особенно уязвимы… во всем… — Брэнксом поспешно подошел к нему. — Вам что-нибудь нужно? Позвать врача? Доктор Колланж, не стойте просто так, сделайте что-нибудь!

«Хемингуэй, — подумал Линдхаут, — Хемингуэй…»

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Уже все в порядке.

Брэнксом внимательно разглядывал его:

— Вы уверены?

— Совершенно уверен, — сказал Линдхаут. — И уберите руки, я вполне могу встать самостоятельно.

Брэнксом отступил назад.

«С каким удовольствием ты бы смотрел, как я подыхаю, — подумал Линдхаут. — Но я тебе его не доставлю, нет, не надейся… Ах, Хемингуэй!» Он спросил:

— А что предпринимается против «мексиканской схемы»?

Брэнксом вновь оживился:

— UNFDAC, Бюро по наркотикам, DEA и, конечно, моя служба по наркотикам не сдаются: мы засыпаем правительство все новыми ходатайствами, требованиями и просьбами.

— Какого рода? — спросил Колланж.

— Мексиканское правительство не замешано в этом преступлении. Между нашими правительствами вполне дружеские отношения. Но по сравнению с нами, и не только с нами, Мексика — бедная страна. Мы осаждаем наше правительство просьбами дать правительству Мексики денег, много денег — десять, пятнадцать миллионов плюс самолеты, техников и химиков, чтобы под нашим руководством прочесать все провинции на северо-западе для обнаружения маковых плантаций. Тогда бы с самолетов можно было распылить средства для уничтожения этих плантаций и покончить с маковыми культурами! — Брэнксом вздохнул. — Но пока дело до этого не дошло. Пока нет ни денег, ни самолетов. Но они будут — и скоро! И тогда с их помощью «мексиканская схема» будет уничтожена, как была уничтожена «французская схема». А когда появится третья «схема»… — Хрустнули костяшки. — Как сказал мне мой друг Дэвид Эрнст, американский координатор по проблемам распространения наркотиков в мире, один из элементарных уроков, который мы усвоили, — это тот факт, что как только мы добиваемся успеха в одном регионе мира, проблема снова тут же в другом… — Он снова стал бегать по помещению. — Как дела у Труус, профессор? Что она делает в Берлине? Она здорова? Чувствует себя нормально?

— Вполне нормально, да, — с усилием сказал Линдхаут. — Она начала читать лекции. Я часто говорю с ней по телефону.

— Мои самые теплые приветы! Пожалуйста, передайте ей мои самые теплые приветы и пожелания, профессор. Вы не забудете сделать это, нет?

— Нет, — сказал Линдхаут, — не забуду.

Голос Брэнксома внезапно стал очень тихим:

— Какое счастье, что с Труус тогда ничего не случилось. Вы очень любите свою дочь, я знаю…

Линдхаут почти незаметно кивнул.

— Моя… дочь… в Париже… Ей не повезло, — сказал Брэнксом, снял очки и провел рукой по глазам. — Да проклянет Бог их на веки вечные, этих псов, на совести которых ее смерть. Мы должны бороться дальше, профессор, мы никогда не должны отказываться от борьбы, никогда… — Он опустился на табурет и закрыл лицо руками.