Зови меня своим именем
Шрифт:
На секунду я поверил, что вступившая в разговор женщина перетянула на себя внимание. Я ошибся.
— Ну, так скажите мне, — продолжил он, — какой из них?
— Тот, где сравнивается жизнь с Сан-Клементе.
— Тот, где сравнивается любовь с Сан-Клементе, — поправил он, как будто немедленно погрузившись в медитативное сопоставление моего заявления с оригиналом. — Синдром Сан-Клементе, — автор уставился на меня. — А почему?
— Боже мой, оставь бедного мальчика в покое! Иди сюда, — прервала другая женщина, услышав слова моего предыдущего адвоката. Она схватила меня за руку. — Я покажу тебе, где тут можно перекусить, так что ты сможешь
— Моими ботинками? Что не так с моими ботинками? — крикнул поэт в ответ.
— Они. Слишком. Большие. Разве они не выглядят огромными? — спросила она меня. — У поэтов не могут быть такие большие ступни.
— Оставь мои ступни в покое!
Кто-то посочувствовал ногам поэта.
— Прекрати подшучивать над размером его ботинок, Люсия. У него совершенно нормальные ноги.
— Ноги нищего. Гулял босиком всю свою жизнь и до сих пор покупает ботинки на размер больше на случай, если еще вырастет до Рождества, когда семья закупает вещи со скидками! — она изображала раздраженную или сварливую мегеру.
Но я не отпустил ее руку. И она мою — тоже. Городской дух товарищества. Как приятно было держать женщину за руку, особенно ничего толком о ней не зная. «Se l’amore», — подумал я. И все эти загорелые руки и локти, принадлежащие женщинам, наблюдавшим за всем с галереи. Se l’amore.
Владельца книжного перебивали, что легко можно было счесть за обычную сценку размолвки между мужем и женой. «Se l’amore», — кричал он. Все смеялись. Было не ясно, разряжал ли смех атмосферу или выражение «Se l’amore» подразумевало «Если это любовь, тогда…»
Но люди поняли: это также был сигнал к началу чтений — и каждый поудобнее устроился в уголке или привалился к стене. Наше место было самым удачным: мы расселись на ступени винтовой лестницы, все еще держась за руки. Издатель был готов представить автора, когда дверь со скрипом открылась. Оливер старался просочиться внутрь в компании двух ошеломительно красивых девушек, похожих то ли на моделей, то ли на актрис кино. Казалось, он случайно подхватил их по пути в книжный магазин, одну — для себя, другую — для меня. Se l’amore.
— Оливер! Наконец-то! — воскликнул издатель, подняв стакан виски, все обернулись. — Проходи, проходи! Один из самых молодых и талантливых американских философов в сопровождении моих любимых дочерей, без которых «Se l’amore» никогда бы не увидела белый свет!
Поэт согласился. Его жена повернулась ко мне и прошептала: «Такие дети, не правда ли?» Издатель спустился с небольшой стремянки и обнял Оливера. Он взял у него большой конверт, в котором обычно хранятся рентгеновские снимки, но Оливер хранил там свои записи.
— Рукопись?
— Рукопись.
В обмен издатель отдал ему книгу сегодняшних чтений.
— Ты уже высылал мне одну.
— Ах, точно.
Но Оливер вежливо оценил изящество обложки, а затем огляделся и увидел меня, сидящим возле Люсии. Он пробрался к нам, закинул руку мне на плечо и, потянувшись, поцеловал жену поэта. Она снова
— Оливер, sei un dissoluto58.
— Se l’amore, — повторил он, продемонстрировав обложку книги, словно говоря: что бы он ни сделал в своей жизни, это уже было в книге ее мужа и, более того, вполне допустимо.
— Se l’amore сам себя!
Я не знал, был ли он назван развратником из-за двух юных девушек, с которыми он вошел, или из-за меня. Или из-за всех нас.
Оливер представил меня им обеим. Было очевидно, он хорошо их знал и обе были ему дороги.
— Set l’amico di Oliver, vero?59 — спросила одна из них. — Он о вас говорил.
— Говорил?
— Хорошие вещи, — она прислонилась к стене рядом со мной и женой поэта.
— Он теперь не выпустит мою руку, да? — заметила Люсия, словно обращаясь к третьей стороне. Возможно, ей хотелось, чтобы девушки это заметили.
Мне не хотелось отпускать ее, но я был должен. Так что я взял ее руку в свои и, поцеловав, отпустил. Это было, я почувствовал, как будто я занимался с ней любовью весь день, а сейчас наконец-то позволил вернуться к мужу. Так кто-то выпускает птицу из клетки, чье сломанное крыло уже никогда не восстановится до конца.
— Se l’amore, — повторила она, изображая упрек. — Не менее развратен, чем другой. Просто слаще. Оставляю его вам.
Одна из дочерей усмехнулась:
— Что ж, посмотрим, что мы сможем с ним сделать.
Я был в раю.
Она знала мое имя. Ее имя — Аманда. Имя ее сестры — Адель.
— Есть еще третья, — заранее раскрыла Аманда. — Она уже должна быть где-то здесь.
Поэт прочистил горло. Стандартные слова благодарности всем пришедшим. Последнее, но не в последнюю очередь, свет его глаз, Люсия. Почему она примиряется с ним? «Почему вообще она это делает?» — прошипела его жена, с любящей улыбкой глядя на него.
— Из-за его ботинок.
— Ну, началось
— Смирись с этим, Альфредо! — отозвалась тукан с зобом.
— Se l’amore. Se l’amore — это сборник стихотворений, написанных в Таиланде за преподаванием Данте. Как многие и вас знают, я любил Таиланд, прежде чем отправиться туда, и возненавидел, оказавшись на месте. Позвольте я перефразирую: я ненавидел его, живя там, и полюбил, покинув.
Смех.
Вокруг передавали стаканчики с выпивкой.
— В Бангкоке я продолжал думать о Риме — о чем еще? — о его маленьких магазинчиках у дорог, о прилегающих улочках на закате солнца, о звуке церковных колоколов в Пасхальное воскресенье, и в дождливые дни, бесконечные в Бангкоке, я был готов заплакать. Люсия, Люсия, Люсия, почему ты никогда не сказала мне «нет», зная, как сильно я буду скучать по тебе в эти дни, из-за которых я чувствовал себя опустошеннее Овидия, сосланного на позорную заставу, где он и умер? Я чувствовал себя глупцом и вернулся, не став мудрее. Люди Таиланда прекрасны — так одиночество становится жесточайшей вещью, когда у вас есть немного выпивки и вы в шаге от того, чтобы коснуться незнакомца, случайно попавшегося на пути — все они прекрасны там, но ты платишь за улыбку стопкой, — он остановился собраться с мыслями. — Я назвал эти стихи «Тристи».