Зуб дракона
Шрифт:
От порога я лихо отсалютовал ей.
– Марь Андреевна, наше вам с кисточкой! Дух великого Пикассо еще не вселился в вас?
Округлив глаза, Маша посмотрела на меня с недоумением.
– При чем тут Пикассо, Игорь?
Я наставительно поднял вверх палец правой руки, левой поднимая лежащую на столе трубку.
– Машенька, ты должна, да нет, ты просто обязана стать гениальным художником. Внешность тебя обязывает…
Сокова презрительно фыркнула и не замедлила отфутболить колкость обратно:
– На себя посмотри, верста коломенская…
Это мы с ней всегда так пикируемся, выражая, таким образом, взаимную привязанность. Я залихватски подмигнул ей, на что в ответ увидел ее длинный розовый
В трубке шипело и потрескивало. Послушав несколько секунд тишину, я пошел в «атаку» первым:
– Алло, я слушаю.
Голос мамы был на удивление чистым и отчетливым, словно она звонила из соседнего дома.
– Игорек, это я.
– Привет, ма.
– Игорек, я тебе что звоню: ты зайди, пожалуйста, после уроков, в магазин, хорошо? Купи молоко, хлеб и сыр. Да, и еще в аптеку за валидолом. У меня кончается…
Я усмехнулся. Мама, мама… До сих пор считает меня ребенком.
– Ма, не после уроков, а после работы. Не забывай, что я уже не школяр, и даже не студент… к сожалению.
– Хорошо, хорошо. Не сердись, сын, я оговорилась. Конечно же, после работы… И почему – к сожалению? Окончишь университет на год позже, ничего страшного. Ты же сам решил.
Подавив тоскливый вздох, я голосом примерного ребенка отбарабанил:
– Да, конечно. Я не сержусь. Я зайду в магазин и в аптеку тоже. У тебя все, ма? Перемена скоро кончается…
– Да. Хотя нет, подожди… Сегодня опять звонил Валя Безуглов, уже в третий раз. Все никак не может застать тебя дома, у тебя же смены постоянно меняются. Я попросила его зайти в воскресенье. Я правильно поступила?
– Конечно, мама. Я его уже сто лет не видел. Как он?
– Не знаю, Игореша. Он о себе ничего не рассказывал, скуп стал на слова. Сказал только, что вернулся совсем… Ну, пока, сын?
– Да, ма, пока.
Трубка с глухим стуком легла на рычаг. Я потер ладонями лицо и взглянул на часы. До конца перемены оставалось всего четыре минуты, и покурить я снова не успевал. И день сегодня какой-то тусклый с самого утра. И впереди еще два урока с юными балбесами. А мне стало очень хорошо и тепло на душе, хотя особых причин для радости как будто бы нет. Это все оттого, что приехал Валька Безуглов. Валька, Валька… Десять лет мы провели за одной партой, и вообще были неразлучны вплоть до призыва в армию. А потом жизнь раскидала нас. Он вопреки своему желанию попал служить в ВДВ, а не в летное училище. Чудак, еще хмурился, хотя любой на его месте прыгал бы от радости. Тогда для нас не было ничего заманчивее и почетнее, чем пройтись по своему двору в голубом берете. Ну, а мне пришлось два года топтать незабудки на турецкой границе. Когда я вернулся, Валька уже уехал в Якутию. Он меня на полгода старше и потому демобилизовался весной. А я, демобилизованный по личной просьбе начальника заставы раньше всех, пробыл дома всего три дня и укатил в Москву. Два раза я заваливал экзамены и два года вкалывал в подмосковном городишке автослесарем на станции техобслуживания, стыдясь показаться дома без студенческого билета. И только с третьей попытки преодолел барьер конкурса и стал студентом МГУ. Пока я учился, мама писала мне, что Валька дважды приезжал со своей женой. После второго приезда он снова вернулся в Нерюнгри и как в воду канул. Даже тетке, единственной своей родственнице, не писал больше трех лет. И вот теперь объявился…
От размышлений меня оторвала Маша. Она подошла ко мне вплотную, цепко схватила своими ручками за лацканы пиджака и требовательно, с вызовом спросила:
– Что тебе не нравится в моей внешности, башибузук?
Я ответил серьезно, насколько мог, хотя с Машей это было не просто. Меня всегда смешили ее круглые из-за очков глаза, кажущиеся вечно удивленными.
– Очки, золотце. Из-за них глаза у тебя похожи на коровьи.
Маша
– Машенька, золотце, не надувайся! Это тебе не идет еще больше, чем очки.
Заметив, что она обиделась не на шутку, я сказал примирительным тоном:
– Ну ладно, ладно. Я пошутил. Очки у тебя просто замечательные и очень идут тебе. И вообще, ты вторая по красоте женщина в мире.
Реснички разом перестали трепетать. К комплиментам Маша была неравнодушна, как и всякая женщина. Розовые ушки ее разом насторожились, выражение возмущения на лице сменилось жгучим и неподдельным интересом.
– А кто первая?
Я на секунду задумался, вспомнив о Наташе, и вздохнул. Как-то она там сейчас? Писем не получаю больше месяца…
– Возможно, я с ней знаком, золотце.
Сокова еще больше округлила глаза.
– Как это – возможно?
Глядя на ее изумленную мордашку, я невольно улыбнулся. В своей непосредственности она была просто очаровательна.
– А вот так… Ну, мне пора, Манюня. Звенит переливчато звонок, призывая меня к исполнению долга. Я тихо войду в класс и скажу: «Здравствуйте, дети. Я пришел…».
Мягко разведя Машины руки в стороны, я подхватил из ячейки журнал 6 «А», чмокнул девушку в щеку и, оставив ее в полнейшем недоумении, направился к двери. На выходе я обернулся и с ехидной ухмылкой поддел:
– А язык у тебя все же похож на коровий.
И скорчил зверскую рожу. Маша, опомнившись, запустила в меня линейкой.
– Хам!
И тут же расхохоталась, глядя на мою гримасу. Ценю чувство юмора! Особенно в женщинах.
После уроков я отправился домой через весь город, с тремя пересадками. Когда-то мы жили в двух кварталах от школы, но теперь наш старый дом снесли, и на его месте высится двенадцатиэтажный монстр, серый и безликий, как, наверняка, и люди, его проектировавшие. А двухкомнатная квартира, полученная отцом, занимает одну из многочисленных коробок в девятиэтажке на окраине, в которой работающий лифт – большое событие и повод для разговоров, по меньшей мере, на неделю. Единственное ценное качество этого дома – вид на лес. К счастью, здесь пока не собираются ничего больше строить, и я каждое утро могу любоваться с лоджии на затопленный, вышедшей из берегов рекою лес. Всю зиму по лесу накатывали лыжню любители пеших прогулок, и сейчас еще местами можно различить в талом снегу две параллельные бороздки.
Автобус фыркнул пневматикой дверей на конечной остановке, и я вместе со всеми вывалился из его душного нутра на свежий, пахнущий вечерним морозцем воздух. Уже темнело, и во многих окнах зажигался свет. Заскочив в аптеку, я быстро управился с покупкой, попросив валидол без очереди, а вот в магазине мне пришлось поторчать подольше. Наконец, выстояв три длинные очереди и прослушав все новости за последние сутки, я выбрался на улицу, нагруженный портфелем с рефератами и пакетом с продуктами. Я сделал несколько шагов в сторону, как кто-то вдруг схватил меня сзади за плечи цепкими руками. Я попытался стряхнуть с себя шутника, но сильные пальцы в черных перчатках еще крепче сжали меня. Я возмущенно рявкнул:
– Какого черта! Что за идиотские шутки!
Повернуться я не мог. Руки у меня были заняты, а без их помощи освободиться от захвата не удавалось. За спиной раздался смешок. Это взбесило меня еще больше, и я стал дергаться, отчаянно извиваясь всем телом, усиленно пыхтеть, вполголоса выговаривая все, что думаю об этом идиоте и его родственниках, вплоть до седьмого колена. В ответ снова послышался смех, и голос, знакомый до боли, произнес с насмешкой:
– Игорек, а материшься ты, как прежде, виртуозно. Это всегда было твоим главным достоинством…