Зубр. Бегство в Россию
Шрифт:
Ребята померкли. Узкая лошадиная физиономия Джо вытянулась еще больше. Прохоров, добрая душа, бросился утешать его, в итоге решено было назло врагам отпраздновать Алешину свадьбу с участием Джо и Андрея Георгиевича.
Все же это неслыханные люди, восторгался Джо, это люди новой формации, они все страдают не за себя, а за свое государство, и эти ребята, и, как ни странно, Кулешов тоже, пусть по-своему, но ведь не о себе же. С легкостью он переходил от уныния к радости, умел “всякую гадость приспособить под радость”, как говорилось в стихах, зачитанных на Алешиной свадьбе.
Свадьбу справляли дома, в Алешиной комнатке.
Свадебный стол был уставлен кастрюлями с винегретом, была селедка, грибы, принесли таз горячей картошки, было много водки и домодельной браги. Все было вкусно, произносили смешные тосты, кричали “горько”. Энн сказала Андреа: “Жаль, что у нас не было свадьбы”. Ее свадьба с Бобом свелась к венчанию в церкви, торопливому ужину, где были только родители, — и сразу в отъезд. Энн подарила невесте французские духи. Это была рослая красавица с толстой рыжеватой косой и множеством веснушек. Невеста тут же открыла флакон, заахала от удовольствия, облила женщин, каждую щедро надушила, так, что почти все израсходовала.
Много пели песен шуточных и своего сочинения – про колорадского жука, про колхозы, про моржей. Никто не напился, если не считать Марка Шмидта, который подсел к Джо и заплакал над загубленной “крохой”: “Столько выдумки… такой бриллиант, мать их перемать… сволочи… миллионы им не нужны… бездарная система…”
Виктор Мошков высмеял его, потом отвел в сторонку, взял за грудки: “Заткни свой фонтан, ты ведешь себя как провокатор. Не смей расстраивать нашего эфиопа. Он больше тебя потерял”.
Энн разговаривала с Алешиной матерью. Это была маленькая женщина в безвкусном пестром жакете, мелко завитые волосы пылали оранжевым цветом. Когда-то красивое лицо ее портили металлические зубы. Смешливые глаза присматривались к Энн с любопытством. Раньше она работала почтальоном, недавно стала начальником почтового отделения. Она показала Энн семейные фотографии – с мужем, с новорожденным Алешей. Там была одна блокадная – Алеша тоненький, на костылях, и она тоже с палочкой на мокрой весенней улице 1942 года. Старик и старушка. Позади разбитый снарядом дом, этот самый, в котором они сейчас живут. Всю блокаду здесь провели. В тот день, когда мужа убили на фронте, к ним сюда осколок влетел от бомбы.
— Почему же вы не переехали? — спросила Эн.
— Куда?
Она махнула рукой и стала рассказывать, как здесь, в этой же комнате, она справляла свою свадьбу, здесь родился Алеша, здесь вырос.
— Но теперь-то молодые уедут, — сказала Эн.
— Куда?
— Не можете ведь вы в одной комнате.
Мать Алеши рассмеялась, допила свою рюмку водки.
— Очень даже можем, поставим перегородочку и будем жить. У нас в коммуналке было шесть комнат, стало десять. Размножаются и делятся. Во время блокады мы все в одну комнату сбились…
Она стала снова рассказывать про блокаду, как они болели цингой, пили хвойный отвар.
— Вот почему у вас такие зубы, — простодушно сказала Эн.
Мать Алеши покраснела, зло прищурилась.
— Некрасиво? Вам тут многое у нас некрасивым кажется.
—
— Война, это что… Мы и сейчас переносим. Пойдемте.
Она крепко взяла Энн за руку, вывела из комнаты, повела по коридору, который сворачивал в полутемь с желтым пятнышком лампочки наверху. Двери, ящики у стен, ободранные обои, висели лыжи, лежали связки книг. Где-то за дверьми плакал ребенок, вопило радио. Энн споткнулась о какой-то сундук.
— Извините, — сказала Алешина мать, — я давно сюда не ходила.
Она снова взяла Энн за руку, повернула обратно в тупичок к желтой облупленной двери, перед которой стоял седой мужчина в роговых очках, с газетой в руках.
— Поздравляю вас, Нина Михайловна, со свадьбой. А это ваша гостья? — Он внимательно оглядел Эн. — Со стороны невесты будете?
— Нет, нас Алексей Алексеевич пригласил, — сказала Эн.
— Вы, извините, из каких краев? Не из Латвии, случайно?
— Очень ты любопытен, Свистунов, — сказала мать Алеши.
Дверь открылась, из уборной вышла пышная женщина, на ходу поправляя юбку. В прямоугольнике света стоял не остывающий унитаз, раздавалось урчание воды.
— Пожалуйста, уступаю вашей гостье, — сказал Свистунов, любезно кланяясь.
Мать Алеши подтолкнула ее.
— Давай, пользуйся случаем.
За дверью было слышно, как Свистунов говорил:
— Вы объясните ей, Нина Михайловна, что у нас второй туалет на ремонте.
— И ванная тоже на ремонте третий год, — сказала Нина Михайловна.
Она повела ее на кухню к раковине руки помыть. Женщины оценивающе оглядели ее черные туфельки, шерстяное платьице, черное с белым, часики крохотные, вроде бы ничего особенного, но определили безошибочно – не наша, иностранка. Дело было не в наряде, наряд скромный, все сидело на ней по-иному, и держалась она по-другому, точной приметы тут нет, видно, когда человека не заботит, куда руки девать, как повернуться, никакого смущения, улыбается всем будто подругам своим.
В коридоре Нина Михайловна хихикнула:
— Теперь мне достанется.
— За что?
— За разглашение секретов.
— Каких секретов?
— Потому что коммуналка есть самый секретный в нашей стране объект. Вашего брата иностранца возят иногда на военные корабли, в атомные институты разрешают, но в коммунальные квартиры ни ногой. Их запрещено в кинокартинах показывать, в романах описывать. Я, можно сказать, выдала государственную тайну, — торжественно произнесла она.
— Почему вы это делаете? — вдруг спросила Эн.
— Чтобы вы знали, что такое коммуналка. В коммуналках большинство живет. По всей стране. Плечом к плечу. Теснее некуда… Без разницы возрастов, положений. Вот этот Свистунов – доцент, а рядом с ним проститутка, следующие две сестры, старые девы, — дворянки, рядом с ними летчик, у которого сын карманник. Все про всех известно. У кого что в кастрюле, что в постелях творится, у кого понос, у кого триппер. — Она разошлась так, что Энн стала плохо понимать ее хмельную скороговорку. — Коммуналка – это же модель общества, как считает Алешка, орудие диктатуры. Поддерживает порядок. Никаких заговоров, никакой оппозиции. А то, что скандалы и драки, это нормально. Зато всегда в боевой форме. Человек из коммуналки! Стукачи, матерщинники, психи… Дети все видят. Я Алешку спасала как могла.