Зубы дракона. "Властелин мира"
Шрифт:
– Оставь!
– с отчаянием простонал Бертон. Он едва сдерживал себя, слушая бессовестное вранье, которому 'не могло быть ни малейшего оправдания.
– Да, да!
– спокойно продолжал Хинчинбрук.
– Помнишь - ты полез в мою сумку?.. Ты надеялся найти что-нибудь съестное, мой дорогой, а получил такой пинок в живот, что мяукнул, как котенок… Ну, теперь помнишь? Или, может быть, у тебя совсем отшибло память?
Чарли мог присягнуть, что с ним не случилось ничего подобного. Он хорошо помнил, как обессиленный упал в тени на краю поляны, а проснулся здесь, - от нестерпимой боли.
…Они вышли на шоссе. Часа два двигались без всяких приключений. Сели отдохнуть у речки. Задремали, склонясь один к другому. Вдруг из-за поворота выскочила автомашина. Прозвучала пулеметная очередь. Хинчинбрук и Бертон бросились наутек. Ослепленный лучами фар, Чарли наткнулся на сучок и выбил себе глаз. Хинчинбрук, пострадавший гораздо меньше, дотянул своего друга до имения Сатиапала. Вот и все.
Чарли слушал россказни и представлял покрытое мягкой пылью шоссе, полуразрушенный мост; у него в ушах звучали выстрелы, и даже слышался сухой отвратительный звук, с которым ветка дерева вонзилась в живое тело…
Такова сила человеческого слова: навеянное, навязанное чужой волей порой становится более реальным, чем действительность. Чарли Бертон постепенно убеждался, что потерял глаз не по злому умыслу Хинчинбрука, а из-за собственной неосторожности. Еще немного - и он поверил бы полностью. Но словоохотливый Хинчинбрук переборщил:
– Не печалься, мальчик! Я узнал, что раджа Сатиапал умеет вставлять людям новые глаза. Нужно только…
Бертон навострил уши:
– Когда ты узнал об этом?
– А, не все ли равно!
– шутливо махнул рукой Хинчинбрук.
– У таких, как мы, не спрашивают "когда" и "где".
– Нет, ты все-таки скажи, - настаивал Бертон. Хинчинбрук понял, что сболтнул лишнее. Не следовало вспоминать про Сатиапала. Нельзя признаваться, что о некоторых экспериментах ученого раджи известно давно: Бертон сразу сообразит все.
– Дитятко! Имеющий уши - да слушает! Я узнал об этом пять часов назад.
– Пять часов назад?
– переспросил Бертон.
– Ну хорошо… Хорошо…
Хинчинбрук искоса посмотрел на него. Не нравился старику этот тон!.. Пусть лучше орет, ругается, - разгневанный человек непременно выскажет все, о чем следовало бы молчать. А скрытые мысли, накапливаясь, приводят иногда к безрассудным поступкам.
– Как же тебя лечит господин Сатиапал?
– равнодушно спросил Хинчинбрук, прерывая неприятную паузу.
– Никак не лечит, - сухо усмехнулся Бертон.- Кормит "пищей богов" и только.
– "Пищей богов"?
– Да… Если хочешь - попробуй. Вон на тарелке осталось.
В сером мареве хмурого рассвета уже проступали и углы комнаты, куда раньше не доходили несмелые лучи ночника. Вырисовывалась нехитрая обстановка: обычная железная кровать, тумбочка, похожая на больничную, небольшой шкаф, стол. На тумбочке стояла тарелка с серо-зеленой массой.
Хинчинбрук понюхал. Пахло кислым. Он зачерпнул ложкой немного смеси, лизнул языком: невкусно.
– Гм… гм… - Хинчинбрук попробовал еще.
– А из чего же делают эту "пищу богов"?
Бертон не ответил. Он спал или делал вид, что спит.
Глава V
"КАК ЖЕЛТЫЙ ЛИСТ, ГОНИМЫЙ ВЕТРОМ…"
Пятый день над Бенгалией льют дожди. И не обычные дожди, а никогда не виданный европейцами ливень. Изредка выглянет солнце, пригреет, все вокруг окутается паром, тяжелые тучи пополнят свой запас влаги, и вновь над страной опускается сплошная завеса дождя. Небо Индии, как щедрый гуляка, разбазаривает все, что имеет, не беспокоясь о будущем. Осенью и зимой растения задыхаются без воды, жалобно .роняют желтые листья на покрытую пылью землю, и природа не приходит к ним на помощь. Зато сейчас она пирует, справляет буйную оргию, щедро проливая драгоценную влагу: пей вдоволь: …И растения пьют-упиваются, стоят по пояс в воде, задумчивые и тихие, плачут крупными дождевыми каплями и тянутся, тянутся своими побегами вверх, словно хотят заглянуть, а что же происходит там, за тучами.
В период "варша" - летних дождей, когда растения роскошествуют, животные и люди изнемогают от тяжелой, густой и липкой духоты.
От зноя можно спастись в тени, от дождя - спрятаться в комнате. Но куда уйдешь из бани, в которую превращаются тропики в июле месяце? Горячий пар пробирается в малейшие щелочки, пропитывает все вокруг, ест ржавчиной железо, забивает легкие, не давая свободно вдохнуть. Хочется забыть про все, заснуть, потерять сознание, скрыться куда угодно только бы вздохнуть полной грудью, почувствовать в легких свежий живительный воздух.
Так чувствует себя Андрей Лаптев. Он согласен терпеть лютые сибирские морозы, лишь бы не вариться живьем в тропиках. Благословенная Индия стала для него горше горькой редьки.
Да и во имя чего он должен сидеть здесь, в имении привередливого раджи с профессорским дипломом? Эх, закатать бы штанины и, как в детстве, махнуть напрямик через лужи к скромным палаткам - маленькому клочку Родины на чужбине.
Но - приказ. Неожиданный, странный. Андрей сначала не поверил, что начальник экспедиции предлагает ему остаться у Сатиапала недельки на две, чтобы перенять опыт индийских хирургов. Правда, профессор Калинников высказал это в форме пожелания, дружеского совета, но Андрей Лаптев прекрасно знал старика и безошибочно понимал не только слова, но и тон, каким они произносились.
– Не спрашивайте у меня ничего,- добавил профессор в конце разговора.- И знайте: раджа Сатиапал учился там, где начинали учиться вы.
Лаптев попрощался с Калинниковым и задумчиво повесил трубку на крюк старомодного, "сельсоветовского", как он назвал про себя, аппарата. Его поразило услышанное. Значит, Сатиапал учился в Ленинградском государственном университете. Ведь именно оттуда, с третьего курса биологического факультета, двадцатилетний Андрей Лаптев перешел в военно-медицинскую академию. Но когда и как попал в Россию индийский раджа? И почему он скрывал знание русского языка?