Зубы дракона. "Властелин мира"
Шрифт:
"Не следовало браться за операцию при таких обстоятельствах и в таком настроении!
– озабоченно думает доцент, и сам сознает, что думать так сейчас нельзя, ибо малейшая капля сомнения действует на мозг, как яд, расшатывает силу воли. Не нужно было браться… Но еще не поздно отказаться…"
Только нет - поздно! Хирургическая сестра склонилась над больной. Капля за каплей падает на марлевую маску эфир. А больная шепчет по-русски:
– …восемьдесят семь… восемьдесят восемь… Иван, сегодня первый день Азарха. Ты помнишь, Иван?..- И снова однообразное: - восемьдесят
Все. Больная уснула. Ее губы зашевелились, и с них слетело еще одно, едва слышное, слово:
– Андрюша!
Лаптев вздрогнул; откуда она узнала, как его зовут? Ведь он никому в этом доме не сказал своего имени!.. Но задумываться некогда. Он сделал шаг вперед и протянул правую руку. То ли хирургическая сестра очень поспешила, то ли он сам не рассчитал расстояния, но стерильный пинцет выскользнул из пальцев и звякнул о кафельный пол.
– Ч-черт!
– негромко выругался доцент.
Все было против него. Ассистентка не понимала его жестов, и ему приходилось в самые напряженные секунды распылять свое внимание, чтобы вспомнить название инструмента на чужом языке. Опухоль оказалась значительно большей, чем предполагалось, поэтому пришлось дополнительно расширить операционное поле. У больной внезапно остановилось сердце. Надо было приостанавливать операцию и заставлять снова работать усталое сердце.
Лаптев чувствовал, что делает все не так, как следует… Правда, руки машинально выполняли нужные движения, но исчезла удивительная чуткость пальцев, позволяющая вести линию разреза в нужном месте, не ошибаясь ни иа миллиметр.
– Что вы делаете?!
– застонал Сатиапал, подскочив к столу.
– На место!
– крикнул Лаптев.
– Сестра, зажим!
Из поврежденной артерии брызнула кровь. И это сразу отрезвило доцента. Он забыл обо всем на свете, кроме самого главного; теперь скальпель в его руках действовал уверенно и точно, отделяя поврежденные ткани от здоровых.
Но вот рука хирурга застыла в нерешительности. Он забрался в глубины человеческого мозга, - туда, куда еще не забирался никто. Теперь надежда на интуицию. Однако на нее можно полагаться, лишь имея возможность проверить правильность выбранного решения, а здесь за несколько секунд нужно проанализировать десятки вариантов, учесть неисчислимое количество обстоятельств.
Сатиапал нетерпеливо топтался на месте. Лаптев не смотрел в его сторону, но представлял, как наливаются злостью и ненавистью глаза профессора, неотрывно следящие за каждым движением руки Лаптева.
– Пустите!
– не выдержал Сатиапал.
– Уходите! Я сам!
– Не кричите!
– Лаптев сделал еще несколько движений скальпелем и, повинуясь какому-то безотчетному чувству, отошел в сторону.
– Прошу!
Теперь зрителем стал он.
Осталась самая тяжелая часть операции. И тут выяснилось, что Сатиапал действительно имел право гордиться собой: то, на что Лаптев потратил бы еще
По молчаливому знаку Сатиапала сестра поспешно открыла большой никелированный бокс. Его доверху заполняли тампоны, пропитанные густой синей жидкостью. "Что он хочет делать?!" - ужаснулся Лаптев. Сестра брала тампоны длинными щипцами-корнцангом и подавала Сатиапалу. А он выдавливал жидкость из тампонов в рану, промывал и вытирал ее, густо присыпал каким-то красным порошком, - вообще, делал нечто невероятное и недопустимое.
Лаптев резко повернулся и вышел из операционной. Если больная и имела шанс на жизнь, то после последней процедуры Сатиапала этот шанс исчез.
Доцент шел длинным коридором, направляясь в свою комнату, не замечая, что идет ошибочным путем. Толкнул одну дверь, потом другую - все они вели в пустые, затянутые паутиной помещения. Наконец ему послышалось какое-то шуршание. Он поднял голову и увидел небольшое зарешеченное окошко в глухой стене коридора. В окошке появилась и сразу же исчезла рыжеволосая голова. Лаптев не успел даже разглядеть лица.
– Послушайте, - окликнул Лаптев, - как пройти в круглый зал?
Никто не ответил. Доцент пожал плечами и пошел назад. Возле операционной он столкнулся с Сатиапалом.
– Спасибо!
– глухо сказал профессор.
– Простите, я обидел вас совершенно незаслуженно. Вы сделали операцию так, как сделал бы ее я.
– Больная будет жить?
– Не знаю.
– Тогда - комплименты преждевременны!
– сердито сказал Лаптев.
Глава IV
"ПИЩА БОГОВ"
Майкл Хинчинбрук мягко спрыгнул с подоконника и притаился в углу крохотной полутемной комнаты. Сейчас он породил на кота, который забрался в хозяйскую кладовую и в любую минуту готов улизнуть оттуда, спасая сзою шкуру.
– Послушайте, - донеслось из-за окошка.
– Как пройти в круглый зал?
Хинчинбрук беззвучно засмеялся, распрямляясь: нет, это не Сатиапал. Зови, дорогой, зови!.. Глупый кричит, а умный слушает. Иногда вот так можно услышать очень полезные вещи.
Майкл прислушался. Судя по звукам, долетавшим до него, незнакомец постоял несколько секунд, а потом пошел назад, по коридору. Значит, можно продолжать свое дело.
Хинчинбрук действовал осторожно. Он вынул из кармана зеркальце и высунул его за решетку, устроив подобие перископа. Такое сооружение давало возможность оставаться незамеченным и видеть закрываемое выступом ниши.
Незнакомец в белом халате и шапочке, - очевидно, врач. В полутьме невозможно его разглядеть. Вот он остановился, как человек, не знающий, куда идти дальше, вынул папиросы и чиркнул спичкой.
Колеблющееся пламя на миг обрисовало энергичное лицо и погасло. Свернув влево, незнакомец исчез из поля зрения.
– Так… - прошептал Хинчинбрук.
– Хорошо…
Его почти фотографическая память успела зафиксировать многое. Теперь он узнает этого человека когда угодно и где угодно.