Зубы дракона. "Властелин мира"
Шрифт:
Нищета, голод, нечеловеческая усталость довели людей до отчаяния, но не нашлось достаточного количества умных и храбрых, которые сумели бы направить народный гнев по нужному руслу. Люди погибали в стычках, начинавшихся иной раз по самому незначительному поводу, и никогда не удавалось найти зачинщиков, так как каждый обвинял другого.
Нет, это не Хинчинбрук вызвал индусско-мусульманскую резню. Даже его неисчерпаемых способностей творить зло не хватило бы на это. Таких, как он, в Индии были сотни и тысячи, и лишь в своей массе они,
А Майкл Хинчинбрук на рассвете второго дня Калипуджи доживал свои последние минуты.
Укушенный змеей, он взбесился от злобы. Если бы ядовитые зубы эфы вонзились ему в руку, в ногу, он отсек бы их, не колеблясь. Но укус пришелся в шею, возле уха.
Хинчинбрук мог закричать, упасть к ногам Сатиапала, моля о спасении, однако не сделал этого. Даже погибая, этот человек не хотел признать себя побежденным. Он еще надеялся на свою счастливую звезду: от укуса ядовитой змеи умирают не все.
Специальным зажимом из числа инструментов воравзломщика Хинчинбрук поймал кончик ключа в щели замка, открыл дверь и выбрался из кабинета. Безоружный, он не решался искать Бертона и помчался по знакомой дороге напрямик к берлоге в джунглях, где провел немало дней в последние месяцы.
При свете карманного фонарика Хинчинбрук заглянул в зеркальце.
Ранка под ухом похожа на царапину, сделанную иглой. Даже не верилось, что это укус. Но кожа вокруг ранки уже посинела и покрылась красными пятнышками; налилось лицо, запухали глаза.
– Проклятье!
– прохрипел Хинчинбрук.
Он был один в джунглях. Вой волком, бейся головой о стволы деревьев - никто не откликнется, никто не поможет.
А уже нельзя ни сидеть, ни лежать. Невыносимо болит шея. Вдоль позвоночника мечется раскаленная игла, ритмично впиваясь в затылок. Не хватает воздуха, в ушах стоит звон, словно от чрезмерно большой дозы хинина.
Надо двигаться,- куда угодно, как угодно, лишь бы избавиться от немилосердной боли.
Хинчинбрук шел долго, неимоверно долго,- сначала через джунгли, потом по шоссе,- терял сознание, падал, но поднимался снова. Уже ничего не болело, лишь конвульсивно дергались мышцы, да все тело стало непослушным, чужим.
На рассвете, вблизи какого-то селения, он упал и не смог подняться. До него, полуглухого и почти слепого, долетели крики и стоны, гул пожара, запах гари.
Радуйтесь, святые отцы-иезуиты! Даже умирая, Майкл Хинчинбрук думал только о том, что не выполнил задания и не наказал предателя-помощника.
Он не дожил лишь нескольких минут, чтобы увидеть обезумевшую толпу, двигавшуюся по дороге к имению Сатиапала.
Пылал пожар. Метались по дороге кровавые блики. В канаве у шоссе, оскалив зубы, беззвучно хохотал мертвый
Из кустов выполз худой, запаршивевший шакал. Его тусклые глазки блудливо оглядывались по сторонам, изъеденные язвами уши стригли воздух. И без того пугливому страшно: в джунглях творилось что-то непривычное. Но голод взял верх над страхом, и животное направилось к трупу.
Послышался рокот, меж деревьев блеснул свет, из-за поворота дороги на большой скорости выскочила грузовая автомашина. Шакал мгновенно юркнул в кусты.
Взвизгнули тормоза. Из машины выскочил Чарли Бертон. Он склонился над трупом, отшатнулся и, схватившись рукой за голову, прошептал:
– Хинчинбрук…- а вслед за тем во все легкие: - Господин профессор! Смотрите - Хинчинбрук!
Сатиапал вылез из кабины, несколько секунд молча смотрел на мертвого шпиона, а потом махнул рукой:
– Поехали, Чарли. У нас нет времени.
– Сейчас. Я проверю, нет ли…- Бертон наклонился снова, чтобы ощупать карманы Хинчинбрука.
– Оставьте!
– брезгливо поморщился Сатиапал.- До этого ли сейчас? Разве вы не видите, что творится в селении?
Он прислушался, затем бросился к машине, выключил свет и потянул Бертона в кусты.
Это было сделано вовремя. Спустя минуту к автомашине подбежал огромный детина с залитым кровью лицом. Он остановился, заглянул в кабину, зло грохнул чем-то тяжелым по ветровому стеклу, свистнул и помчался дальше.
Следом пробежало еще двое. А потом со стороны пылающего селения послышался какой-то неясный шум: грохот, топот, басистое гудение возбужденной, разгоряченной толпы.
С факелами в руках, хотя уже рассвело, с кольями, топорами, мотыгами по дороге бежали люди. Залитые своей и чужой кровью, с безумными глазами, они спешили крошить и уничтожать, кричали друг другу:
– Скорее! Скорее!.. Спешите на "прасад" к Сатиапалу!
– Го-го-го!.. Принимай, раджа, гостей!
– Хо-хо-хо!.. Не слишком ли маленьким будет для нас "пуджа бари"?
Им было весело!
Сатиапал стоял в кустах, зажав мертвой хваткой руку Бертона, сухими гневными глазами смотрел на пробегавших мимо и беззвучно шептал:
– Поздно… поздно…
Он вдруг спохватился:
– Чарли, надо немедленно бежать в имение! Надо предупредить всех: ни единого выстрела. Бросить все, пусть уничтожают, разрушают. Убежать в джунгли, да, убежать!
Он вынул из кармана крошечную бутылочку, плеснул из нее жидкость сначала на Бертона, затем на себя:
– Теперь нам не страшны змеи. Бежим. Быстрее!
Но как бежать в джунглях! Цепкие ветви сплелись в сплошные сети, корни заплели землю, стволы оскалились острыми сучками. А на дорогу не выйдешь: по ней плетутся отставшие от толпы.
– Скорее, Чарли, скорее!..
– Сатиапал вдруг поморщился и остановился.
– Проклятый корень! Нога подвернулась, теперь не смогу идти быстро.