Зубы дракона
Шрифт:
Панаев свернул с центральной аллеи, неторопливо прошел по тропинке, петляющей между деревьев и кустов, а потом, с хрустом давя подошвами сухие ветки, побрел прямо по траве под пронзительные крики потревоженных соек. Сел на толстый кривой сук с ободранной корой, уложенный на двух низких пеньках. Всего лишь в ста метрах чадил и шумел проспект, но сюда не проникал ни шум, ни сизые клубы автомобильных выхлопов. В ветвях копошились сойки и пахло сеном. Панаев провел рукой по лицу, снимая прилипшую паутину, вытянул ноги и закрыл глаза.
Визит в поликлинику занял почти три часа. Панаеву измерили температуру и давление, сняли электрокардиограмму, стучали по коленкам
В парке было тихо и безлюдно и если бы не нависающее над деревьями колесо обозрения с ярко-желтыми креслами, можно было представить, что вокруг простирается лес, совсем не похожий на асфальтно-кирпичножелезобетонное нагромождение улиц и зданий. Запах сена тоже напоминал о краях, находившихся далеко от города. Там жила мама.
В этом году отпуск намечался только на ноябрь и Зоя хотела вместе с ним посетить столицу, а потом, опять же вместе, съездить в Болгарию. А тем летом он вволю набродился по исхоженным в детстве местам, и также, как раньше, стоял стол под яблонями во дворе, гудели пчелы, садясь на разрезанный сочный арбуз, в огороде золотились подсолнухи, между полосатыми тыквами бродили куры, и мама в накинутой на голову косынке сновала между летней кухней и столом, нося миски с яблоками и виноградом, и вареной кукурузой, и крупной малиной...
Панаев виделся с ней нечасто, и на письма был не охоч. Из села он уехал давно, осел в городе, женился, не советуясь особенно, да так же, не советуясь, и развелся.
Мысли были неторопливыми и немножко грустными. Что там сейчас в том далеком селе, где в овраге пасутся козы и камыши окружают ставок, затянутый ряской? Как там мама, здорова ли?
"Как ты там, мама? Как здоровье?"
"Я-то здорова, а вот ты приболел, сынок, я чувствую".
"Да нет, все нормально. Так, пустяки".
"Ох, неспокойно на сердце, сынок. Переживаешь?
"Нет, мама. Это все прошло. Так нам обоим лучше. Все в порядке,
мама, не волнуйся. Просто притомился немного, но это пройдет. Вот отлежусь и обязательно тебе напишу".
"Береги себя, сынок".
"Не волнуйся, мама..."
– Земляк, мы тут рядышком устроимся, не возражаешь?
Панаев вздрогнул и открыл глаза. Двое с помятыми лицами, неопределенного возраста, в неопределенного цвета одежде уже деловито раскладывали на газете ливерную колбасу, аккуратно опускали на траву бутылки.
– Распитие в общественном месте, - заметил, поднимаясь, Панаев и пошатнулся, потому что у него закружилась голова.
– Во-во!
– зсмеялся один и принялся терзать зубами пробку.
– Гони два рваных и вступай в наш кооператив. А дальше помозгуем.
Другой настороженно смотрел на Панаева и даже перестал раздирать на куски колбасу.
– Тебе чего, мужик, не все равно? Жалко тебе, что ли? Тут место удобное.
– Удобное, - согласился Панаев.
– Как-никак парк культуры и отдыха.
– А мы и отдыхаем!
– Первый вновь захохотал, высморкался, прижав пальцем ноздрю.
– Отпахали свое - и отдыхаем. Его величество рабочий класс.
– Толян, пошли отсюда.
– Второй неприязненно покосился на Панаева. Ментов наведет, интеллигент.
"И ничего ты с ними не сделаешь.
– подумал Панаев.
– Ногой по их портвейну врезать - так ведь нельзя, права такого не имею. "Навести", как этот выражается? А что толку? Пока наведу - разопьют и уйдут. Остаться здесь и помешать - так просто найдут другой укромный уголок, благо в парке ни души. Да и вообще - бесполезно..."
– Ты, земляк, как сука на сене, - прищурившись, процедил первый.
– Сам не хочешь, так дай другим. Не местный, что ли?
Можно было, конечно, из принципа не уходить, но и оставаться не имело смысла. Панаев пожал плечами:
– Да пейте, если заняться больше нечем.
Он медленно прошел мимо них, брезгливо обойдя разложенную газету и чувствуя, как возвращается головная боль.
– Спасибо, земляк, - миролюбиво сказали за спиной.
В траве валялись окурки и пожелтевшие обрывки газет. Под кустом стоял пыльный стакан. Соек не было слышно.
Домой Панаев не спешил. Тропинками добрался до проспекта, пошел, не дожидаясь троллейбуса, по немноголюдному тротуару. Заглянул по дороге в аптеку, выложил рецепты, потом в универсам, походил немного у своего подъезда. Идти болеть не хотелось, как-то непривычно было сидеть дома в среду, но что оставалось делать? Он еще и еще раз прокручивал в голове мысленную беседу с мамой и решил вместо ноябрьской поездки в столицу навестить родное село, а письмо написать прямо сейчас, не откладывая.
И слишком реальным был этот разговор, словно говорил он с мамой по междугородному телефону или сидел напротив нее за столом в комнате с фотографиями маленького Витюши и его детскими книгами на полках старой этажерки.
Барсик встретил его недоуменно, но сдержанно, потерся о джинсы пушистым боком и уплыл в комнату досматривать прерванный сон. Панаев выложил лекарства на трюмо, позвонил на работу.
– Первый сектор, - прощебетала трубка голосом Валечки.
Панаев кратко обрисовал ситуацию и попросил доложить начальству.
– Хорошо, хорошо, Виктор Борисыч, не волнуйтесь, - торопливо заверила Валечка.
– Сейчас Зоя Васильевна трубочку возьмет.
– Витюша, что-то серьезное?
– встревоженно спросила Зоя.
– Я приду.