Зубы дракона
Шрифт:
– Ты иди, – медленно сказал Шатов, не отрывая взгляда от стакана. – Я хочу побыть один…
– Я…
– Иди, все нормально. Я обещаю. Скажи Дмитрию Петровичу, что я готов с ним поговорить. Через час. Не раньше, – Шатов понюхал коньяк. – Я постараюсь до этого времени не напиваться. Ты, на всякий случай, принеси еще выпивки, но это на потом, на ночь.
– Не нужно…
– Опять? – устало спросил Шатов. – Я хочу выпить. Не мешай мне, пожалуйста. Не мешай мне хоть в этом.
– Ладно, – вздохнула Светлана, – я
– Я обещал, – сказал Шатов и отхлебнул из стакана. – Честное пионерское. Не забудь про выпивку. И беседа – через час.
Вот так, Женя. Держись. Сожми все в себе в кулак и держись. Изо всех сил. Ты успеешь наделать глупостей, тут девчонка права. Сейчас заставь себя сидеть и думать. На дворе ночь – самое время для размышлений. И для убийств.
А для самоубийств, говорят, лучше подходят тяжелые предрассветные часы.
Не смей об этом думать. Просто выполняй свое обещание.
Шатов отхлебнул снова. Гадость. Это все равно трусость – напиваться вместо того, чтобы…
Вместо чего? Вместо того, чтобы биться в истерике, бросаться в драку?
Он и так уже успел… Нужно навести порядок в кабинете. Придет Дмитрий Петрович, а в кабинете бардак. Дмитрий Петрович может вообще подумать, что Шатов расклеился.
Нельзя такого допускать. Нужно держать марку. И перед Светкой неудобно – расклеился совсем.
Шатов аккуратно, чтобы не уронить, поставил стакан на край стола. Быстро как его взяло! Боль не ушла, но ее можно переносить. Можно не кричать только от одной мысли, что Виты больше нет, что есть только памятник и сухие цветы. Или даже сухих цветов уже нет после зимы. И никто не приходит на ее могилу. Никто.
У них не было друзей. У них были только они. И этого хватало.
Шатов поднял папку, удивился, что она не рассыпалась на отдельные листочки. Крепко они сшили ему дело. Надежно. На года.
Пусть папочка полежит здесь, ну углу стола. Они думают, что смогут еще долго ее продолжать. А на самом деле… На самом деле, он еще и сам не знает, что будет через сутки.
Сутки он выдержит.
Шатов снова сел в кресло.
Выдержит. С коньяком – выдержит.
Шатов поднял стакан, посмотрел сквозь него на свет. Красивый напиток. Им нужно наслаждаться, а не заливать им горящую болью душу…
О, тебя по пьяному делу потянуло на красивости в речи? Может, ты еще и надгробную речь продекламируешь сейчас? Не помнишь, как говорил там, и говорил лит вообще…
А тут давай, есть лирическое настроение – говори. И никто не обвинит тебя в фальши, потому, что нет зрителей, и Вита тоже не услышит.
Не услышит, и ей не станет стыдно, за его трусость.
Не станет.
– Давай, Шатов, – сказал Шатов. – Скажи речь.
Сейчас, только выпью немного и скажу.
Где ее могила? Шатов открыл папку и поискал копию квитанции с кладбища. Вот. А вот и фотография…
Шатов придавил страницы бутылкой,
– Вита, – прошептал он.
В горле застрял комок огня и никак не хотел проходить.
– Вита, – еще раз повторил Шатов.
Напрасно он это начал. Не нужно унижать себя еще сильнее. Не нужно себе мстить.
Не нужно мучить ее.
Она никогда не стала бы его упрекать. Она понимала его. И он ее понимал.
И это не его вина, что пуля настигла ее, а не его.
– Неправда, – сказал Шатов. – Не правда. Ты струсил и бежал, а она осталась лежать. А ты убежал. Ты и сейчас бежишь, а она лежит одна. Совершенно одна.
Из груди вырвался стон. Правильно сказал ему Дракон, адское пламя – это только тщательно отмерянное наказание. А он будет мучить себя бесконечно. И куда там – адскому пламени и всем дьяволам ада.
Ведь от него не требовалось ничего особого. Просто нужно было остаться возле Виты, и сидеть, гладя ее по голове. Шестилетняя девочка смогла остаться возле убитого брата, а Шатов…
Шатов провел рукой по фотографии. Ее могила. Простой камень с надписью. И под камнем – его Вита. Его жизнь.
И все.
Шатов взял бутылку, чтобы налить коньяку. Листки закрыли снимок. Ну и ладно.
– Ну и ладно, – громко сказал Шатов. – Ну и ладно. А мы сейчас выпьем за…
Шатов поставил стакан на стол. Подожди, Шатов. Подожди. Еще раз открой эту фотографию. Там, где сухие цветы лежат на припорошенном снегом могильном камне.
Вот.
Шатов закрыл глаза. Кровь разом бросилась в голову. Вот так, Женя. Вот так.
Терпи.
С этим тоже нужно будет жить. Так, чтобы они не поняли. Чтобы они ничего не поняли.
Могильный камень и цветы. И надпись на камне. И подпись Шатова на документах с кладбища и из бюро ритуальных услуг.
Шатов механически поднес ко рту стакан, остановился. Хватит. Не нужно. Теперь – не нужно. Теперь у тебя есть, про что подумать.
А они пусть думают, что хотят.
Аккуратно закрыть папочку и отложить ее в сторону. Унять бы сердце, вон как колотится, бедное. Тяжело ему. А кому сейчас легко? Вон даже Замку тяжело, иначе не пришлось бы ему все объяснять Шатову.
Интересно, кто там у них Лучше всех спрятанный? Так звучала должность одного инопланетного правителя в фантастическом романе. Кажется, «Мир-кольцо». Точно, в этом романе.
Та кто у них Лучше всех спрятанный? Интересно, если вычислить его и замочить, император зачтет это как удачную попытку и передаст Шатову право принимать решения? Будет смешно. Очень смешно.
Шатов закрутил пробку на бутылке, и сунул ее в ящик. Стакан нужно будет помыть. Светлана помоет.
Папка притягивала к себе взгляд Шатова, вызывала желание хотя бы погладить по поверхности. Не нужно. Этим Витье не поможешь. И Шатову этим не поможешь. Лучше не привлекать внимания…