Зубы дракона
Шрифт:
Охотники тем временем занимались астрономией: уже стемнело, и на небе загорались первые звезды.
— Вон, вон новая загорелась! — азартно тыкал Баряба пальцем в небо.
— Нет, с краю быть не может. Он наверняка на Тропе.
— Ну, ты загнул! Он, конечно, парень не промах, но на середину тропы его не пустят.
— Да не на середине, — горячился Кюг, — по краю тропы.
— И чтобы это значило? — негромко, как бы про себя, заметил я.
— Ищут костер Хайте, — ответил Чапа. Я и не заметил, как этот стройный невысокий парень оказался рядом с Иреной.
— Где?
— На Тропе Небесных Охотников.
— Откуда. Я же с Луны свалился.
— Точно… — махнул рукой Чапа. — Я и забыл.
— Так что за тропа?
— Когда охотник уходит из этого мира, он поднимается на небо и зажигает свой костер. Если он был могучим и отважным, то другие охотники пропускают его на середину Тропы Охотников, если слабым и трусливым — то место его с краю. А могут и вообще не пустить.
— Откуда ж они знают, каков охотник?
— Как откуда? — еще больше удивился молодой человек. — Им с неба видно. Они следят за каждым охотником, а потом решают, какого места он достоин. Первый охотник зажег костер на небе еще до рождения отца твоего, Хроноса.
Чапа начал тихонько петь. Но то ли он стеснялся, то ли песня предназначалась исключительно для ушей Ирены — слов разобрать не удавалась. Сердце кольнула иззубренная ледяная игла ревности… Но стоит ли мне ревновать? Можно ли вмешиваться в дела этого мира, из которого я могу исчезнуть так же внезапно, как и очутился здесь? Что станут делать тогда те, кто мне здесь поверил, кто соединил со мной жизнь? Лучше никого не связывать… А Чапа пел о странных зверях, которые распахивали крылья и парили в бескрайнем лазурном небе, пока ревнивый ветер не унес их далеко-далеко… И под этот заунывный мотив я скоро задремал.
Утро подняло меня первого. Ежась от утренней прохлады, я вскочил на ноги, попрыгал, усиленно покрутил руками, выгоняя теплую кровь к замерзшим кистям. Посмотрел на остальных путников: охотники спали своей кучей, а мои друзья — своей. Правда, к «моим» притулился Чапа. Всем им, естественно, было тепло, и только я, оставшись в одиночестве, замерз как цуцик.
Небо уже светлело. Странно, что вчера я не обратил внимание на множество голубоватых ребристых гор, нагромоздившихся за краем обрыва. Пейзаж напоминал детскую комнату великана, в которой разбросан конструктор из пирамид Хеопса.
Шери тоже спали, сбившись недалеко от каменной россыпи в большой пушистый комок. Я, прижимая палец к губам, тихонько коснулся плеча вожака охотников, указал на посапывающую стаю. Он понял все с полуслова. Через пару минут, сумев не издать ни единого звука, мы снялись со стоянки и ушли вперед, оставив шери досматривать их кошачьи сны.
Растительность под ногами стала заметно более жухлой и почти вся имела желтый осенний оттенок. Деревья росли редко, далеко друг от друга и имели столь же снулый вид. Наше движение сняло с ночлега трех кошек, которые потрусили следом, но даже в мыслях не имели нападать.
Основная стая появилась часа через три. Хищники неслись во весь опор, оставляя за собой узкую черную полосу глубоко вспаханной земли. Этих бы красавчиков, да на совхозные поля — никаких тракторов не понадобится!
Шери, запыхавшиеся от долгого бега, атаковали нас сходу, но Малх ловко превратил крупного, матерого предводителя стаи из гурмана в блюдо меню, и кошачьи оставили нас в покое еще почти на час, но потом
Терраса продолжала заметно поворачивать в южном (судя по солнцу) направлении и при этом стала быстро сужаться. Когда мы уходили от Горной Струи, солнце пекло в затылок, сейчас уже било в глаза; там террасу от края до края глазом не охватить было, а здесь ширина составляла от силы метров триста. У меня появилось ощущение, что скоро мы упремся в тупик. Деревьев не стало и в помине, но трава продолжала бороться за выживание среди этих пропеченных солнцем камней.
Хорошее местечко для привала в этот раз я углядел на краю обрыва: чем-то не понравился там растительности большой треугольник, усыпанный щебнем пепельного цвета. Обнаружив, что их законная еда нагло собирается укрыться в недоступном месте, шери пришли в неистовство и бросились в бой. Большинство кошек в последний момент передумало и отвернуло назад, но пять крупных зверей плотной кучей кинулись на Кюга с Барябой. Кюг выстоял, убив одного и отогнав другого, а Баряба оказался сбит с ног. При этом один шери забился на охотнике в предсмертных судорогах, второй принялся тут же рвать своего приятеля, а третий скакнул вперед и впился клыками в ногу Чапе. Парень закричал и рухнул, рассыпая собранный хворост. Подоспевший дед проткнул кошку копьем, они с Иреной подхватили Чапу на руки, и мы наконец-то выбрались на безопасное место.
Кровь из парня хлестала, как из ведра. Вспоминая все, что знал из медицины, я сорвал с него пояс, туго замотал бедро у самого паха, а потом еще, и затянул получившийся жгут древком копья. Кровотечение прекратилось. Я отполосовал полу его рапсодии и склонился к ноге: котяра ухитрился начисто скусить всю икроножную мышцу. Оставалось только прикрыть рану тряпкой, забинтовать и надеяться на лучшее.
— Через час жгут придется ослабить, — сказал я ему. — Будем надеяться, рана уже закроется.
— А она закроется? — подняла на меня глаза Ирена, и Чапа тут же испуганно схватил ее за руку.
— Не уходи. Когда ты рядом, мне легче. Я так рад, что познакомился с тобой. Ты самая прекрасная, кого я только видел в жизни.
Ко мне его слова явно не относились, поэтому я встал и подошел к деду.
— Как думаешь, долго нам еще тут в кошки-мышки играть?
— Если я не забыл легенды о первых мужчинах, то дня два еще идти, — вздохнул тот. — Потом Сады кончатся, а гора станет совсем крутой. Придется лезть наверх. Поверху обходить…
И мы оба невольно взглянули на Чапу. Это был единственный из охотников, который вызывал хоть какую-то симпатию. Вот и сейчас — ему наверняка хотелось вопить от боли, но он просто говорил и говорил. Держал Ирену за руку и говорил, то ли выплескивая накипевшее на сердце, то ли пересказывая слова древней песни:
— …твой голос ласкает сердце, как теплый летний ветерок, твои глаза завораживают, как магия полнолуния, твои губы порождают желания, от которых закипает кровь, улыбка чарует, словно рассвет над горным озером, волосы волнуют, словно видения темной ночи, дыхание душисто, словно цветение персикового сада. Жесты твои легки и грациозны, руки тонки и изящны, а пальцы точены, словно изваяны резцом мастера из драконьей кости, Прекрасны линии твоих плеч, соблазнителен подъем груди, изящна талия, манят к себе движения бедер, покатость живота.