Зубы Хроноса
Шрифт:
Господину Дуста стало немного стыдно.
— Ну что вы… между старыми друзьями… — слабо запротестовал он.
— Хотите, я вам что-то скажу? — загорелась мадам Месал. — Я всегда подозревала, что вы большой человек, да поможет мне Святая дева! Еще вчера я говорила мадам Берета: «Жаль, что вы не знаете господина Дусту! Вот кого бы вам пригласить, когда к вам снова придет мадам привратница!»… Верите вы мне?
— Вы слишком добры, — защищался господин Дуста. — Истина заключается в том, что если у меня и есть кое-какие достоинства, я никогда ими не хвалился…
— Как все по-настоящему
— Это становится любопытно, — возразил господин Дуста. — Мог бы я с ним познакомиться?
— Нет ничего легче. Он дома, как всегда. Пожалуйста!
И старуха подняла крышку прилавка, приглашая его пройти, после чего распахнула заднюю дверь, прятавшуюся за стулом с изъеденным бархатным сидением. Перед господином Дуста открылась ведущая вверх деревянная лестница.
— Второй этаж, третья дверь налево, — крикнула ему вслед старуха, и старший архивариус завода Гар энд Гу начал подниматься по стоптанным ступеням, с которых, как маленькие любопытные глазки, смотрели срезы сучков.
Хубт Гаран смерил глазами молодого человека, опустившегося в глубокое кресло. Извещенный Дустой, генеральный директор поспешил отрапортовать председателю, что один из служащих Отдела изобретений завода обладает секретом всеобщих снов, и Гаран тут же вызвал к себе человека, сидевшего сейчас в кресле и смотревшего на Гарана вопросительным взглядом; казалось, его ничуть не. взволновало то, что его вызвал сам председатель административного совета, хотя он прекрасно знал, что ни один служащий еще ни разу не проник за обитую дверь кабинета, в котором он сейчас находился.
— Господин Фел Дунла, — прочел Гаран, беря записку, лежавшую перед ним на столе.
— Совершенно верно, — улыбнулся молодой человек.
— Вероятно, вы подозреваете, зачем я вас вызвал…
— Нет, — ответил Дунла.
Председатель откинулся на спинку кресла. Его взгляд стал суровым.
— Как давно вы работаете у нас?
— Уже два года.
— Есть у вас какие-нибудь претензии?
— Как вам сказать?.. Если бы можно было заменить центрифугу…
— Бросьте вы центрифугу… Я спрашиваю, есть ли у вас лично какие-нибудь претензии?
Молодой человек сделал неопределенный жест, который мог означать что угодно.
— Хорошо. Начиная с сегодняшнего дня ваше жалование увеличивается вдвое.
Удивленный, Дунла распрямился в кресле.
— Благодарю вас, но я не понимаю, чему…
— Скажем, что это — за изобретение препаратов Бонвис и Синевис, которые, кажется, пользуются успехом у покупателей. — Гаран улыбнулся, но улыбка не осветила его лицо. — Кстати, мне сказали, что вы сыграли важную роль в уточнении формул…
— Это верно, я занимался рефлексами мозга и процессами, регламентирующими вегетативную деятельность. Вообще…
Президент поднял руку — жест, выражающий снисходительность. Фел, недоумевая, решил было, что это означает конец аудиенции.
— Еще раз благодарю, — сказал он, слегка склоняясь вперед всем туловищем, что можно было принять за прощальное приветствие.
— А, этого слишком мало?.. Хорошо. Сколько?
Дунле показалось, что он плохо расслышал: губы импозантного
— Это… снова о деньгах? — спросил он удивленно.
И тут Гаран впервые позволил себе выразить нетерпение.
— А o чем же? Я прекрасно понимаю, как обстоят дела и не имею ни малейшего возражения. Вы что-то открыли и, естественно, хотите получить за ваш труд как можно больше. Я с этим вполне согласен. Итак, сколько же?
Голубые глаза Фела выразили смущенное недоумение.
— Да, но… за эти два препарата, как мне кажется… удвоение зарплаты…
— Господин Дунла, — взорвался президент, — мое терпение на исходе, и будьте уверены, что так вы ничего не добьетесь. Вы меня не знаете… — Гаран вдруг улыбнулся той же ледяной улыбкой и продолжал с деланным спокойствием, сквозь которое прорывалась ирония и желание заставить собеседника понять его мысль: — Я ведь сказал ясно: увеличение жалования имеет причиной, скажем, открытие тех двух препаратов… Но мы оба прекрасно знаем, что, по сути, речь идет о чем-то совсем другом. Об этом другом я и спрашиваю вас — причем советую вам отказаться от наигранной наивности, которая не производит на меня ни малейшего впечатления — сколько?
— Ах, речь идет о другом…
— Представьте себе… — процедил Гаран.
Фел явно смутился. Его руки мучили красную кожу кресла, взгляд не отрывался от пепельницы на столе.
— Я не понимаю, как вы могли узнать, но если речь идет об Онейросе [10] … — пробормотал он наконец.
Он казался гимназистом, которого пробирают за какую-то проделку.
— Онейрос? — снова иронически воскликнул Гаран.
— Значит, у него уже есть и название! Может быть, у вас в кармане лежит и патент.
10
Онейрос — по-гречески Сон.
— У меня?… Нет, я об этом и не подумал…
— Прекрасно, — решил президент. — Мы запатентуем его на имя заводов Гар энд Гу.
Но молодой человек, уже оправился от волнения, и слабая улыбка вдруг украсила его худое остроносое лицо.
— Вы что же, думаете, что счастье можно запатентовать?
Гаран уже собирался ответить, но, вовремя проглотив готовые сорваться с его уст слова, вопросительно посмотрел на сидевшего напротив него молодого человека.
— Знаете, — сказал он наконец, — Я не пойму… может, вы и в самом деле наивный человек? Или просто сумасшедший?
— Потому что говорю о счастье?
Его улыбка определилась и уже не выдавала ни тени смущения. Мало того, на лице молодого человека, где-то в уголках губ, Гаран обнаружил тень злорадства.
— Счастье, — процедил председатель сквозь зубы.
— Вас пугает это слово? Меня — нет. Меня пугает боль, недоверие, злоба…
— М-да… — сказал Гаран. — А в пятнадцать лет вы, несомненно, писали стихи…
— И они были полны утраченных иллюзий и призывов к самоубийству, — засмеялся Фел.
— Вы сильно продвинулись, — сухо констатировал его собеседник. — Теперь вы просто призываете к самоубийству. Вы убиваете!