Зубы Хроноса
Шрифт:
— Что вы, мадам Месал, у меня есть еще три минуты. Итак, сегодня под утро?
— Вы разбираетесь в снах, господин Дуста?
— Как и все, мадам Месал…
Старуха оперлась локтем о прилавок и заговорила шепотом, словно сообщая какую-то странную тайну: — Мне приснилось, что я в лодке, на море…
Господин Дуста, только что раскуривший сигарету, повернулся и закашлялся. Его глаза наполнились слезами и казалось, что дым сигареты вырывается у него из зрачков.
— В лодке, на море? — просипел он между двумя приступами кашля.
Старуха в
— Я так и знала! Мне уже столько лет ничего не снилось, и вот теперь, ни с того ни с сего… Это плохой знак, верно? Святая дева, помилуй нас!..
— Ну что вы! — сказал господин Дуста, вытирая глаза платком. — Это же замечательно! В лодке, на море… Странно! А дальше?
— Мне страшно, — сказала продавщица табака.
— Почему вы сказали «странно»?
— Мадам Месал, мы же взрослые люди! Ну и что же с того, что я сказал «странно». Может быть, я этого даже и не сказал…
— Сказали, сказали, я слышала! Несмотря на мой возраст, я очень хорошо слышу, господин Дуста!. Мне ничего не снилось вот уже много лет, я и забыла, как это бывает… Бывало, кто-нибудь рассказывает: «Знаете, что мне сегодня приснилось? Гуляю я тихонько по крыше…» Господи, прости мою душу грешную, — говорила я себе, ну и вкусы у некоторых…
Но тихий господин Дуста резко прервал ее: — Мадам Месал! — У меня осталась всего одна минута. Итак, вы были в лодке, на море…
— Что же мне делать, господин Дуста? Что со мной теперь будет?
Но господин Дуста был неузнаваем. Его усы взъерошились и ноздри дрожали, как уши рыбы, вытащенной на сушу.
— Вы были в лодке, мадам Месал. На море, мадам Месал. А дальше?
— Мне даже вспоминать страшно, — сказала старуха, дрожа всем телом и тихонько пятясь. — Я встала, подняла одну ногу и потом, совсем как Иисус… Господи прости!..
— Невероятно!
И, видимо вполне удовлетворенный услышанным, господин Дуста вылетел, как из пушки, в то время как мадам Месал в ужасе упала на изъеденное молью бархатное сиденье стула, уверенная в том, что над нею уже витает смертельная опасность.
Через несколько секунд господин Дуста уже ехал в метро, зажатый между двумя молодыми людьми, переговаривающимися над его головой. Это им было нетрудно, так как господин Дуста был невысок. На работе его звали «колбаской» — разумеется, за глаза.
— Странно, — думал он, покачиваясь вместе с двумя молодыми людьми, как никогда похожий на румяную поджаренную колбаску между двумя кусочками хлеба.
— Очень странно!
Он изо всех сил старался проникнуть в тайну, открывшуюся ему в это ничем не примечательное утро, но, как ни напрягал свой мозг, мог констатировать лишь странность происшедшего. Его разум подвергался суровому испытанию, к тому же его мучило невысказанное негодование против старухи, которая…
— Непонятно! Совершенно непонятно…
— Вы что-то сказали? — обратился к нему стоявший впереди молодой человек.
— Извините, — пробормотал господин Дуста, поняв, что размышлял вслух.
Сам того не замечая, он даже сделал попытку
— Тоже — по волнам? — спросил молодой человек, стоявший впереди.
Протяжный гул раздался в ушах господина Дуста, и голоса молодых людей потонули в шуме его собственной крови. Он пошатнулся и упал бы, если бы, вместе с телами молодых людей, которые его поддержали, его тело не составляло настоящий бутерброд. С трудом придя в себя, он вышел из вагона, но и на перроне, гудевшем от голосов людей, ему слышались все те же слова, «лодка» и «море», так что до работы он добрался совсем ошеломленный. Длинный Никламас сообщил, что генеральный директор уже дважды спрашивал о нем. Это было невероятно: директор никогда не приходил так рано. А господин Дуста, по приходу и уходу которого все служащие вот уже много лет проверяли свои часы, опоздал как раз сегодня! И как это ему показалось, что это утро похоже на все остальные? Он горько улыбнулся и, опустив плечи, пошел по коридору, преследуемый недоумевающим взглядом Никламаса.
— Честь имею приветствовать вас, господин генеральный директор, — пробормотал он, охваченный смущением, никак не вязавшимся с его круглым животиком и полными достоинства усиками.
— Да, я спрашивал о вас уже дважды, господин Дуста, — сказал директор, не отвечая на его приветствие.
— Извините меня, пожалуйста, это ведь впервые за двадцать лет.
— Да, да, так говорят все. Если верить людям, так ни один служащий никогда не опаздывает и ни один мальчишка не бьет стекол… Хорошо, что мы умеем вывернуться из всякого положения!
И вдруг господин Дуста, стоявший у двери опустив глаза, с удивлением услышал добродушный смех человека, отчитывавшего его лишь минуту тому назад. Он недоверчиво поднял глаза…
— Ладно, — сказал директор, — все равно нам с вами не изменить мир… Да, о чем я хотел вас спросить? Договор с Модильоном, заключенный пять лет тому назад.
— Да, господин генеральный директор. Сейчас, господин генеральный директор. И прошу вас верить…
Благодушный человек за письменным столом, казалось, лишь сейчас заметил смущение старшего архивариуса.
— Я верю, господин Дуста, верю всему, чего вы пожелаете… Но вы не в своей тарелке… что-нибудь случилось? — со снисходительным добродушием спросил начальник.
— Я… нет, господин генеральный директор. Спасибо, господин генеральный директор…
— Тем лучше! Видите ли, мне было бы жаль, если бы именно сегодня, когда я так рано проснулся и так рано пришел на работу… Ах, господин Дуста, вы и не представляете себе, как неприятно вставать поздно, заспанным… Вы-то встаете рано, но настоящее счастье, дорогой Дуста — это то счастье, которого человек не замечает…