Зултурган — трава степная
Шрифт:
— И все же пока их не прогонят, о хорошей жизни мечтать нет смысла. Гнать их в шею нужно всех: от Бергяса с его хищной братией до нойона и царя.
— Нойона и царя трогать нельзя, — предупредил Церен, испугавшись. — Их послал бог. Разве есть люди, которые не признают бога?
— Бог — выдумка… А такие, что вступают в бой за простой люд, есть.
— Кто они?
— Такие же, как мы с тобой, с двумя руками и ногами. Но они много учились, смелые сердцами и ничего не боятся.
— Вы видели хоть одного такого батыра своими глазами?
— Видел, Церен, очень смелых и умных борцов, но не самого главного… У нас на Волге много говорят об одном человеке, зовут его «Старик». Он умнее всех царей, вместе взятых. Его не раз арестовывали, ссылали в Сибирь. А сейчас, говорят, он за границей, в другой стране…
Вадим старался говорить так, чтобы мальчик понял хотя бы смысл его непростых слов:
— «Старик» тот был сослан царем в Сибирь за непокорность, за то, что он любит рабочих, бедноту и ненавидит таких, как Бергяс… Пришлось ему на время скрыться, иначе опять посадили бы, может, и расстреляли… Ну ладно, — вдруг прервал рассказ Вадим, — пока хватит, а потом, глядишь, и сам разберешься. Прощай, мне надо идти. Ладно? А ты спи! На сегодня довольно тебе звезды считать.
Вадим возвращался от джолума Нохашка в хорошем настроении: девочка спокойно спит, набирается сил во сне; паренек сторожит ее сон, размечтался под открытым небом! Какая хорошая семья!
Возбужденный разговором с Цереном, Вадим подошел к кибитке Бергяса. Все были уже на улице: Борис, учитель Араши, джангарчи. Чуть поодаль стоял в расстегнутой рубахе Бергяс в окружении почтенных старцев.
— Заждались тебя, парень! Уже хотели человека посылать вслед, — упрекнул Бергяс, не скрывая недовольства.
Вадим извинился, а учителю вкратце рассказал о детях покойного Нохашка, о юном звездочете, разглядевшем на небе корову для всех бедняков.
— Сколько лет мальчику? — спросил джангарчи, слышавший этот разговор.
— Двенадцать! — ответил Вадим.
— У этого паренька, должно быть, доброе сердце, если он в такие годы заботится не только о себе. Сестренку бережет, думает о небесной корове… Хороший мужчина — защитник всему роду…
Джангарчи напомнил и о жеребенке, по которому можно определить стать коня в будущем. Но учитель не успел перевести всей фразы сказителя — в разговор вмешался Бергяс.
— Ерунда! — грубо оборвал учителя староста. — Жрать захотелось мальцу, вот и плетет. Голодному во сне снится мясо, жаждущему молока видятся в небе коровы!
Ему стали возражать. Но Бергяса лишь распалило несогласие гостей.
— Звезды, — заявил он резко, бася хриплым от перепоя голосом, — похожи на глаза голодных волков в сугробах. Только и всего!
Борис, не сдержавшись, захохотал в ответ на грубую шутку Бергяса.
— Да, да, господа! Я смотрю, сын моего друга Миколы не верит мне! А спросить бы его: видел ли он когда-нибудь глаза голодного зверя? Ну вот с такого расстояния, как мы стоим сейчас — рядом? У-у! Это непередаваемое зрелище! Страх! Дрожь по всему телу!
Видя, что слова его произвели на гостей впечатление, Бергяс позвал всех жестом в сторону телеги, стоявшей неподалеку. Люди последовали его зову. Всяк умостился, где мог: кто на телеге, кто на кошме поблизости.
— Случилось это в тот год, когда отец с матерью в первый раз меня женили, — начал он рассказ. — Зима стояла суровая, снегу выпало в пояс. Весна задержалась… Скот начал падать от бескормицы. Гнали поредевшие стада к озеру на сухой камыш, да ведь камыш — не спасение. А тут волки разыгрались — рыщут стаями. Среди бела дня в хотон заскакивают. Пошли слухи: на пастухов нападает зверье, людей перестали бояться. В один из таких зимних дней получаю я известие: сильно заболел тесть. Старик зовет перед смертью сказать прощальное слово. Седлаю коня и — в путь. Побывал на Маныче, еду обратно. Время шло к вечеру, но еще не поздно. До дома осталось каких-нибудь десять верст; конь в силе, но вдруг заупрямился, пятится, прядет ушами. Огрел плеткой — конь заржал да так жалобно, и на дыбы! И тут я заметил: по обеим сторонам дороги серые тени… Насчитал двенадцать матерых зверей. Так и сверкают глазищами, пронизывают насквозь. И тогда я подумал: не глаза, а звезды с небес! Плохая примета! Конь подо мной хороший был. Думаю: поверну назад — не догонят. Пока разворачивал взбесившегося коня, волки сошлись кольцом… Один, здоровенный, с телка небось, вожак ихний, стал поперек дороги, разинул пасть… Плетка у меня была, подаренная тестем, — крепче дубинки. Размахнешься с коня, лишь бы по голове пришлось, не промажешь —
Пока раздумывал, справа стал настигать нас длинный худющий — шерсть клоками — матерый зверюга. Бежит наметом, оглядывается, других поджидает. Подпустил его поближе, перевалился на правое стремя и со всего маху врезал концом плети между ушей. Волк перевернулся и лег. Шаг от шагу ближе хутор. Смелея, еще раз посмотрел назад: те же огни, рассыпанные по всей степи… Откуда, думаю, столько волчьих глаз? Ведь я насчитал двенадцать зверей, двух свалил плетью. Оставалось с десяток, значит, должно быть только двадцать звезд. Почему же вся степь устлана волчьими глазами? Кроме как на нас, им не на кого охотиться? А может, у страха глаза велики? Кто знает, могло и померещиться. В общем, прибились мы к хутору. Оказывается, пастухи давно увидели нашу беду и приготовились к защите. Несколько раз выстрелили из ружья. Но волки все чего-то ждали. Жадные глаза их сверкали в степи до рассвета. А вой голодных зверей… До утра на хуторе не сомкнули глаз, все ждали нападения.
Утром поехали по следу. Недалеко от хутора нашли скелет. Мой преследователь. Свои родичи изглодали.
Вот так я стал первым человеком в своем роду Чоносов, убившим волка. Это считалось большим грехом. Старики говорили: если принадлежишь к роду Чоносов, не трогай волка, на том свете ждет тебя страшная кара. А меня вот совратили на поединок сами же звери, будто я им стал на земле соперником. Сначала оторопел, разглядывая кости. Потом размыслил: раз они сами себя жрут, почему человек должен щадить таких? — заключил Бергяс вопросом свой рассказ и, не торопясь, достав из кармана красивую коробочку с дорогими папиросами, принялся угощать куревом всех желающих.
С тех пор, как побывал у старика Хемби, Бергяс всякому, кто ехал по делам в Царицын, наказывал покупать для него по нескольку пачек папирос в нарядных коробках. Вытаскивал он их из сундука только тогда, когда приезжали важные гости. Или же рисовался иной раз перед батраками своей щедростью. Одаривая счастливчика длинной папироской, Бергяс ждал в ответ похвалы своему уму, доброму сердцу. Эту его слабость поняли люди. Подхалимы, не скупясь на слова, разыгрывали крайнее удивление: «Где ты добыл такое чудо, Бергяс? Небось только нойоны и цари балуют себя таким душистым табачком?»
Когда гости начнут прищелкивать языком и пускаться в рассуждения насчет удачливости Бергяса, староста важно поглаживает себе живот и говорит безразлично:
— Ничего табачок. А откуда привезен — не знаю. Царь сам покупает, иногда своим нойонам раздает по пачке. А мне что — выкуришь с утра — на целый день хорошее настроение. Другой раз и во сне чуешь этот запах.
А потом по аймаку пошли шуточки. Чуть кто-нибудь заговорит о хорошем запахе, тут же найдется остряк, заметит: «Не от Бергясова ли табачка у нас в доме так пахнет приятно?» Или муж брякнет невзначай супруге: «Пойду перед сном возле Бергяса потрусь, может, любить будешь ночью крепче».