Зултурган — трава степная

Бадмаев Алексей Балдуевич

— Да, но после первой ночи они еще три раза ночевали у Бергяса. Могли бы хватиться своей потери, — не сдавался сторонник версии о бесстыдном заработке вдовы хотонский потаскун Бурат.

— Стащил мальчонка деньги перед отъездом, — упорствовал недоброжелатель Церена. — А в дороге кто деньги пересчитывает? Вернутся домой русские, обнаружат пропажу, и мы же будем виноваты.

Молодой табунщик, которому надоело спорить о том, чего оба спорщика толком не знают, заявил примирительно:

— Как бы там ни было, но Церен здорово языком щелкает по-русски. Сам Араши похвалил мальчика… Говорят, его собираются забрать в школу. А твои балбесы, — обратился он к длинношеему, — так и вырастут тумаками!

— Ха, мне что, — вывернулся тот, искоса взглянув на Таку. — Вон Така, сын старосты, а по-русски ни бельмеса.

Така

повел злым взглядом по сгорбленной спине длинношеего. Он держал за повод разнузданного коня, намереваясь попоить скотину. И вдруг, накинув уздечку, вскочил в седло. «Болтайте, болтайте про Таку, я вам сейчас устрою такое — ахнете!»

— Обиделся, теперь отцу все расскажет, — сказал ему вслед молодой табунщик.

Отцу Така решил ничего не говорить о том, что слышал у колодца. Пока ехал к дому, у него созрел другой план. Зачем ему связываться с придурковатым Журавлем, как дразнили в степи длинношеего табунщика. Дерьмо не трогай — меньше вони. Все дело в Церене. Теперь его захвалят в хотоне. А Така рядом с ним вечно будет выглядеть недоумком. Всякая собака цепляется за его короткую ногу. Теперь вот и на башку намекают. Не укоротить ли языки всем им? А насчет воровства денег — неплохая придумка. Нужно только ее подкрепить как следует…

В кибитке отца, на сундуке, под дальним краем ковра всегда лежит большой кошелек. Туда отец положил и часы, переданные Миколой. Надо перепрятать этот кошелек, только и всего. А то и отвезти на озеро…

Така ликовал от своей задумки. Он поскакал домой. Коня привязал у малой кибитки. Переступив порог, он увидел кибитку прибранной: стол и стулья разнесены по своим местам. У очага мачеха и сводный брат, Саран, пили чай. Время было как раз обеденное. Увидев их за столом, Така попятился, хотел было ускользнуть за дверь.

— Садись с нами обедать, Така! — позвала мачеха.

Така замялся у порога, как чужой, раздумывая. Ему был неприятен голос Сяяхли даже тогда, когда она звала его к столу. Сразу вспомнилась родная мать, она все делала по-иному, не говорила лишних слов: положит в миску мяса и погладит по голове…

Не очень-то памятливый на добро Така, подросши, всякий раз вспоминал о родной матери, если Сяяхля проявляла к нему ласку, будто хотела, чтобы он поскорее забыл о той, что дала ему жизнь.

Отхон умерла, когда Таке едва исполнилось пять лет. Она была тихой, неприметной, ходила, опустив голову, не смела посмотреть в глаза обидчику. Ничем внешне не уступая другим женщинам, она почему-то считала себя хуже других. На то была причина, все последние годы замужества угнетавшая ее. После смерти старших детей, а особенно после рождения увечного Таки, в ней поселился страх, сознание своей вины за угасание рода Бергяса и за уродство сына. Не без помощи Бергяса Отхон утвердилась в мысли, что она плохо молилась будде, выйдя замуж, и бог решил наказать ее за грехи. Те грехи не обязательно были ее собственные. По буддийским канонам каждый человек проходит некий круг судьбы. Не только отдельный человек, но и весь род его. Соверши кто-нибудь из прямых родичей грех, отмщение падет не только на его голову, но и на кого-либо из близких. Не сейчас — позже, в другом поколении, не тебе достанется от всевидящего бурхана, так сыну твоему или внуку!.. Кара найдет виновного и в загробной жизни.

Бергяс тоже знал об этих непререкаемых для буддиста понятиях греха и отмщения. В семье он пользовался правами наместника будды, проводника его воли. Разъярясь по какому-либо случаю, он жестоко поносил и укорял жену за уродство сына. Она сносила упреки как должное и очень сочувствовала Бергясу, страдающему из-за ее очевидного подвоха. Прихрамывающий с первых самостоятельных шагов Така был вечным укором и ей и ее предкам.

Справедливости ради стоит сказать: Бергяс никогда не шел в своем гневе дальше грубых слов, не бил жены, в отличие от других мужчин хотона. Однако существуют вещи пострашнее побоев. После того как Бергяс познакомился на охоте с зайсаном Хембей и несколько раз навестил своего нового знакомого в его доме, в Налтанхине, он как бы не замечал в доме собственную жену. Отхон перестала быть для Бергяса близким человеком, хозяйкой в доме, если угодно — членом семьи. Семейное дело такое: сейчас обойдешь постылого человека, а через час ненароком локтем зацепишься,

проходя мимо, встретишься взглядом. Да и заботы не те, так другие напомнят о себе. Разговаривал Бергяс с женой, отводя глаза в сторону, будто говорил кому-то третьему. И все же это был еще не предел мучениям Отхон.

Настал день, и налтахинская зайсанша приехала погостить в хотон Чоносов. Отхон ничего плохого не думала ни о муже, ни о молодой зайсанше Сяяхле. Чтобы не мешать мужу по достоинству принять именитую гостью в большой кибитке, если зайсанша пожелает их навестить, Отхон перешла с сыном в малую кибитку. Там пришлось ей обосноваться надолго. В большую теперь она смела приходить лишь по делам.

Бергяс не считал нужным заглянуть в новое пристанище жены и сына. Можно было подумать, что он совсем забыл о них.

Конечно, Отхон понимала всю несправедливость своего теперешнего существования, как понимала она безысходность судьбы замужней женщины в степи.

До выхода замуж, в родительском доме, калмыцкая девушка пользовалась не только равными правами с другими детьми, но, взрослея, обретала свои привилегии. Девушка в домашнем кругу могла позволить себе все, лишь бы ее шалости и шутки стерпели родители. Задорная песенка, счастливый девичий смех, игрища на вечерниках, когда сойдутся подружки и парни-ровесники, совсем не редкость в той кибитке, где вызревает в своей красоте и познает премудрости домашнего хозяйства девушка. Дочку берегли и отец и мать, не поручали ей того, что потяжелее, где больше сырости и грязи. Только коротким было счастье девушки в родительской семье, таким недолгим, как птичья песня по весне!

После свадебного обряда, навсегда переступив порог отчей кибитки, оставляла женщина все человеческие права и надежды. В кибитке мужа ее ждали только обязанности, покорность своему повелителю, долг. Утром хозяйке полагается встать раньше всех. Начало дня она определяет по линиям на ладони [36] . Задолго до восхода солнца ей нужно выдоить коров, отогнать скот на пастбище, приготовить кумыс для перегонки на араку, растопить очаг, сбить масло… Хозяин пробуждается от запаха готовой пищи, говаривали в Калмыкии. Жена может прикоснуться к пище не раньше, чем накормит всех домашних. Ложится замужняя калмычка тоже позже всех, когда успокоятся в забытьи и свой и гость.

36

Не имея часов, женщина смотрела на ладонь: если линии на ладони стали различимыми, значит, день для нее начался.

Все эти неписаные правила прошли перед глазами Отхон сызмальства, у нее и в мыслях не было усомниться в законности такого порядка, протестовать, изменять что-либо. Благо, что муж не заносит руки!.. Другим и того хуже: колотит подвыпивший муженек, изводит придирками свекровь, да еще и есть нечего.

Из этого тесного круга ограничений и правил выпадали разве исключения для жен зайсанов и местных дворян — белокостных. Тем позволительно было вступить в беседу с мужчинами в застолье, высказать свое мнение, заступиться за другую женщину. Да и то, если речь шла о чем-нибудь домашнем.

Итак, Бергяс отрешился от своей супруги, давно уже не заглядывал в малую кибитку, не интересуется, живы ли они там с сыном… И такому его поведению покладистая Отхон находила объяснение: значит, пока не нужна хозяину… Она так и называла Бергяса в разговоре с посторонними — хозяин!

Однако дальнейшее решение Бергяса потрясло ее замеревшую в неверном покое душу: муж настрого запретил ей появляться в большой кибитке. Ее всегдашние обязанности по уходу за жильем, приготовлением пищи, шитье одежды Бергяс возложил на жену брата Лиджи, Бальджир. Женщина эта удалась на редкость неловкой в работах и неряшливой. В доме вскоре все стало вверх дном, не столько приберет, как натаскает в кибитку навоза, от приготовленной пищи несло какими-то несвойственными ей запахами. Бергяс в сердцах изругал Бальджир и прогнал. А на место нерадивой невестки позвал в дом дородную сноху деда Окаджи. Домовитая толстушка эта за какой-нибудь день-другой вернула кибитке былую опрятность, у нее был мелодичный, приятный голосок. Она умела озорно повести глазом в ответ на двусмысленную шутку старосты, снести его приставания без обиды.