Звать меня Кузнецов. Я один

Коллектив авторов

В связи с этим надо заметить, что все попытки осмыслить поэтическое наследие Кузнецова, поставив его имя в ряд с именами поэтов, с которыми он «пил чай», или вообще с именами поэтов двадцатого века, заведомо обречены на провал. Даже с поэтами века девятнадцатого его можно соотносить только по размеру художественного дарования. В литературе, как и в жизни, Кузнецов был одинок. Однако если взглянуть шире — на всё поле русской культуры, то в двадцатом веке мы увидим ещё несколько одиноко стоящих гигантов, устремлённых к символу.

Во-первых, это Флоренский — единственная личность этого периода, по гениальности сопоставимая с Кузнецовым. Никто из известных мне мыслителей с такой остротой не воспринимал мировой излом двадцатого века, тот мировой излом, который в наше время, на рубеже тысячелетий,

стал ещё очевидней. Тональность творчества Флоренского я бы рискнул выразить так: человечество должно вернуться к Богу во всей полноте, не эстетически отвлечённо и не по воскресеньям со свечками. В культуре это возвращение соответствует возвращению к древнейшему языку символов на новом уровне. Это единственный объективный язык освоения мира. «Символы, — говорил Флоренский, — это суть органы нашего общения с реальностью». (Реальность, по Флоренскому, это Богосотворённый мир.) Только говорящая языком символов культура перестанет быть разрушительной и развлекательной, а станет неизбежной частью созидательной жизни. Вспомним кузнецовский взгляд на творчество: «Литература — это цвет жизни. А поэзия — цвет литературы».

Боже мой! Как далеко всё это от того, что пишет большинство «исследователей» творчества Кузнецова! По-хорошему, «исследователю» надо было бы медленно-медленно прочитать работу Флоренского «У водоразделов мысли». Потом годик бы помолчать и крепко подумать, примерить к жизни то, что в ней сказано. Потом ещё разок прочитать «У водоразделов мысли». Когда сознание начнёт перестраиваться на мышление символами, почитать А. Ф. Лосева, например, «Диалектика мифа» и «Имя». Потом прочитать Флоренского «Философия культа» и «История и философия искусства». Тогда и Кузнецов открылся бы в тысячу раз полнее. Но нашему бедному «исследователю» некогда медленно читать Флоренского, у него нет времени годик-другой помолчать и подумать, ему надо «завтра в номер» статью сдавать, а то и диссертацию «по Кузнецову» защищать. Ну, что ж, не жаль, что такого «исследователя» «сметёт минутная стрелка», жаль только читателя, которого наш «горе-исследователь», дезориентирует своей чепухой.

Ну да ладно, все эти «исследования», по большому счёту, не страшны, потому что творчество Кузнецова нуждается не в оценке, не в объяснении, а в освоении. Важны поэты, творцы, идущие по путям Кузнецова.

Итак, двадцатый век рвался к символу. Кроме Флоренского, мы уже упомянули философа А. Ф. Лосева — крупнейшего знатока античной культуры и византийско-московского православия, которые насквозь символичны. В русской культуре одновременно с Кузнецовым была осуществлена ещё одна попытка прорваться к символу. Попытка, до конца не осуществившаяся. Я говорю о художнике Константине Васильеве, практически ровеснике Кузнецова. Та самоотверженная настойчивость, с какой Художник шёл к символу и мифу, поражает. Но чего-то ему не хватило. В русской сказке есть живая и мёртвая вода. Когда разрубленное тело кропят мёртвой водой, тело срастается. Кропят живой — тело оживает. На картинах Васильева мы видим окроплённый мёртвой водой, сросшийся Миф, но Миф Константина Васильева неподвижен. Сравните замерших, словно остекленевших богатырей Васильева и богатыря Кузнецова.

Не в руку сон богатырю. Несутся куры под ногтями. Зеваючи во всю зарю, Он растолкнул простор локтями. Он перекинулся в локтях, Сустав откликнулся суставу. И заиграл его потяг Во всю заутреннюю славу. Тянулся в небе змей… Ужо! Он сшиб его единым чохом. И сон прошёл! И хорошо Потягиваться перед Богом!

Послесловие

17 ноября 2007 года по приглашению вдовы Кузнецова Батимы я побывал в квартире Поэта. Описание квартиры я читал в повести «Худые орхидеи». Описание любого предмета может быть бесконечным. Это описание

важно тем, что таким видел свой дом Кузнецов. Заключительная строка описания:

Во всех окнах квартиры стояли небеса.

Я посмотрел в окно — серо, непривлекательно. «Во всех окнах квартиры стояли небеса» — это кузнецовское видение мира. Достоевский своей тоскующей по горнему душой из небесного в городе нашёл только луч заходящего солнца, обычно от чего-нибудь отражённый, то есть ослабленный. А тут посреди города — небо во всю свою небесную мощь! Это и есть Кузнецов. Так он видел. Так он жил.

Дмитрий Валентинович Орлов родился в 1963 году в Пензе. В своё время он окончил Московское высшее техническое училище им. Н. Э. Баумана.

Как он смеет! Да кто он такой?

Оценки современников

Юрий Кузнецов, на мой взгляд, уже сложившийся поэт. Юрий служил в армии, сейчас работает в Тихорецке. Спросите у него, что такое поэзия, и он вам скажет: «Поэзия — это чудесная способность удивляться. Удивление особо присуще молодости. Когда человек теряет способность удивляться, от него уходит молодость, он утрачивает поэтическое восприятие мира».

Виктор Гончаров

(«Комсомолец Кубани», 1965, 27 июня).

Гончаров Виктор (наст. имя Гончаров Семён Михайлович) (1920–2001) — поэт и скульптор. Уроженец Краснодара. Когда началась война, он ушёл на фронт и потом был трижды ранен. Последнее ранение едва не привело к летальному исходу: пуля прошла в сантиметре от сердца.

В 1960-е годы Гончаров часто бывал на Кубани и всячески поддерживал своих молодых земляков. Но сам он большим поэтом так и не стал: видимо, не хватило таланта и творческой дерзости.

Гончаров внимательно следил за творчеством Юрия Кузнецова. В 1966 году он опубликовал в газете «Литературная Россия» рецензию на первую книгу поэта «Гроза». Спустя два года Гончаров напечатал в «Литгазете» предисловие к большой подборке своего младшего товарища.

Когда Гончаров скончался, Кузнецов продиктовал в газету «Литературная Россия» прощальные строки о поэте.

…Честно говоря, Ю. Кузнецов не хуже многих, печатающихся в наших московских журналах, поэтов, склонных к новациям. Допустить Ю. Кузнецова к экзаменам — можно.

Александр Коваленков

(Из отзыва на рукопись Ю. Кузнецова, представленную на творческий конкурс для поступления в Литинститут).

З/V-65 г.

Коваленков Александр Александрович (1911–1972) — поэт с очень сомнительной репутацией. В войну по его навету был арестован критик Фёдор Левин. Во время борьбы с космополитами он уже сам угодил за решётку. Позже, в годы хрущёвской оттепели поэт объявил непримиримый бой абстракционистам и авангардистам. Он считал себя стиховедом и даже выпустил несколько книг о стихах. Пушкинист Сергей Бонди о них сказал: «Но какая это всё антинаучная чепуха!»

О неслучайности Ю. Кузнецова в поэзии говорят хотя бы и такие строки:

И вот уже грохот, сумятица, визг, Бегут проливные потоки. Под низкой подводой не скрыться от брызг, И в брызгах, как в родинках, щёки. В глубоком кювете грызутся ручьи, А тучи трещат, как арбузы. Под ливнем летящим шумлив и речист Неубранный лес кукурузы…

и др.

Владимир Соколов

(Из внутренней рецензии на рукопись Юрия Кузнецова «Полные глаза», представленной на творческий конкурс для поступления в Литинститут, 1965 год).