Звенел булат

Ибрагимова Мариам Ибрагимовна

– Тоже мне помощник, нечего сказать…

Джавад вспомнил ночную прогулку. Недоумённо хлопая веками, спросил:

– Что-нибудь случилось?

– Случиться не случилось, а поработали мы впустую.

– Как впустую?

– Да так, почти все листовки верхом вниз наклеил, задом наперёд, вкось, вкривь.

Джавад испуганно уставился на брата:

– Что же теперь делать?

– Ничего… Быть может, кто успел сорвать и прочесть, идя на работу. Полицейские же смеялись, мол, большевистский агитатор дёрнул малость для храбрости

и лепил почём зря свои прокламации.

– Ходил туда? – чуть ли не сквозь слёзы спросил Джавад.

– А ты думаешь, мне приснилось?

Джавад виновато опустил голову. Манаф в душе обвинял себя. При чём тут мальчишка? Что можно требовать от безграмотного? Да в такой тьме и грамотный не разобрался бы. Надо было правильно сложить и рассказать, как определить лицевую сторону листовок.

– Зря не смазали верхнюю часть бумаг сажей, – как бы угадывая мысли брата, сказал Джавад. – В другой раз так надо делать…

– Что будем делать в другой раз, время покажет, а что касается тебя, то безотлагательно, с сегодняшнего дня начинай учиться читать по-русски. Достань букварь. Он лежит в сундуке.

Братья ежедневно к семи часам утра являлись в порт. Манаф с нетерпением ждал наряда на один из военных крейсеров.

– Хвала Аллаху, – сказал он тихо, когда, наконец, портовый чиновник вручил ему наряд с пропуском.

– Свёрток на месте? – спросил Манаф у Джавада. – Да.

Под двойным дном корзины оставалась вторая пачка листовок. Всех посторонних и матросов, поднимающихся на крейсер, тщательно обыскивали. Зная об этом, подходя к дневальным, Манаф вывернул карманы, поднял обе руки.

Ловким движением дежурный провёл руками от плеч до лодыжек. Джавад, поставив корзину на трап, тоже поднял руки. Дневальный склонился над корзиной, осторожно, двумя пальцами выложил паклю, тряпки, пошарил под инструментами.

– Проходите! – рукой указал в сторону камбуза.

Лудильщики направились к маленькому подсобному помещению, куда обычно выносились котлы и кухонная посуда, требующая полуды.

– Поставь корзину в котёл, залезай в него и начинай чистить. Я сейчас вернусь, – сказал Манаф и вышел.

Спустя несколько минут брат вернулся с человеком в белом колпаке и переднике. Это был повар. Они пересчитали посуду. Повар вышел, Манаф остался, подошёл к Джаваду, наклонился и шепнул:

– Подойдёт матрос, скажет «Аббас», ему отдашь пакет.

Джавад кивнул. Манаф вновь удалился.

Мальчик ждал, с нетерпением глядя на дверь. Вдруг раздался скрип с противоположной стороны. Поднялась крышка какого-то лаза. Молодой матрос ловко выпрыгнул из него, с улыбкой подошёл к котлу, в котором сидел мальчик.

– Аббас, – услышал Джавад. Тут же вытащил пакет и подал матросу. Матрос исчез.

– Порядок? – спросил Манаф, входя.

– Да.

Засучив рукава, оба принялись за работу.

Шли дни… Со временем Джавад сделался незаменимым помощником брата.

Делал он это, слепо повинуясь воле старшего. Расклеивать прокламации, разбрасывать листовки теперь ходил один, как «трезвый» большевистский агитатор, и был вне подозрений. Роль свою в непонятном деле считал пустячной и сожалел, что ни разу не погнался за ним полицейский. Ему хотелось опасного поручения, где бы смог показать свою храбрость. Однажды, когда чуть не попался на военном корабле во время передачи пакета, перепугался насмерть.

Дело было так: пришли по очередному наряду на крейсер. Манаф велел передать пакет человеку, который скажет «Ассалам». В ожидании того Джавад сидел в котле, прислушиваясь к шагам. Вскоре дверь распахнулась. Вошёл человек в форме мичмана. Осмотрел помещение, подошёл к котлу, увидел Джавада. Джавад в свою очередь глянул, ожидая условного «Ассалам».

– Салам алейкум! – воскликнул вошедший.

Джавад сунул было руку в корзину, но тут же отдёрнул, словно ужаленный. Пароль не тот, вместо «Ассалам» «Салам алейкум».

Мальчик поднял голову, посмотрел в глаза мичмана. В них была усмешка. Почувствовав на себе ещё чей-то пристальный взгляд, Джавад обернулся. У дверей стоял Манаф. Лицо его казалось необычно бледным. Джавад принялся чистить котёл. Ведь ничего не произошло…

Мичман заложил руки в карманы, смерил Манафа с ног до головы взглядом и через минуту удалился.

– Надо действовать осторожнее. Молодец! За это поведу тебя в цирк, – сказал Манаф, облегчённо вздохнув.

В Севастополь прибыли цирковые артисты и борцы. Город пестрел афишами. Толпы людей, особенно дети, собирались возле них, с любопытством разглядывая смешных клоунов, дрессированных животных, коричневых от загара мускулистых борцов. Располагался цирк на площади Шлагбаум.

– А вот наш земляк, – сказал Манаф, ткнув пальцем в портрет одного из борцов. Ровный пробор причёски на французский манер, лихо закрученные кверху усы. Большие добрые глаза.

– Рубин, – прочёл по складам Джавад. – Какой же он наш земляк?

– Это ложное имя, зовут его Али-Кылыч. Кумык, родом из Буглена.

– Кто его сделал борцом?

– Сила.

– А сколько наград! – Джавад стал считать медали, украшавшие широкую алую ленту, перетянувшую мощную грудь через плечо.

– Говорят, что некоторые из этих наград вручены самим царём, – добавил Манаф.

– Ты не знаком с Али-Кылычем?

– К сожалению, нет.

– Давай подойдём к нему, представимся как земляки.

– Смешной ты, ей-богу. На кой ему нужны какие-то лудильщики. Таких земляков у него в каждом городе сотни найдётся.

Джавад, опустив голову побрёл домой вслед за братом. Напоминание о бедности огорчало его. Но всё-таки в душе он был горд, что его соотечественник, дагестанец, такой замечательный силач. Он привёл своих дружков показать афишу с Али-Кылычем.

– Вот наш дагестанский, мусульманский борец!