Звенел булат

Ибрагимова Мариам Ибрагимовна

– Да это же Рубин, – возразил Вовка.

– Рубин неправильно, верно Али-Кылыч.

– Да что ты носишься с каким-то Кылычем, вот Поддубный – это да, он твоего Кылыча мизинцем положит на обе лопатки.

Дело чуть не дошло до драки. Имя Поддубного запало в душу Джавада. И не потому, что о нём так много говорили, а потому, что считал его единственно опасным противником земляка Али-Кылыча. С необыкновенным усердием работал Джавад в тот день, когда Манаф сказал, что поведёт его в цирк, с нетерпением ждал вечера.

К

концу работы он едва стоял на ногах от усталости, но до цирка готов был добраться хоть ползком. Собрались чуть ли не всем двором. Даже Спиридон Мартынович пошёл – только старый боцман билет себе взял в первый ряд.

– Мне надобно сидеть впереди, поскольку лично знаком с Иваном Максимовичем.

…Вовка, внук Спиридона Мартыновича, Сашка из соседнего двора, Джавад и Манаф сидели на галёрке. Ребята шумно делились впечатлениями. Джавад был потрясён зрелищем. Наконец арбитр громко воскликнул:

– Иван Поддубный!

Гром аплодисментов и восторженных возгласов потряс купол цирка. Гигант с широкой муаровой лентой через плечо, густо увешанный наградами, слегка согнувшись, втянув шею в плечи, с сильными руками, вышел на арену. Кивнув вежливо публике, удалился.

Вслед за ним представили других борцов, в том числе и Али-Кылыча. В крайнем напряжении, с замирающим сердцем смотрел Джавад, боясь, что Али-Кылыч выйдет бороться с Поддубным и будет побеждён. Пусть это случится когда угодно, но только не сегодня, думал он.

Джавад светился от радости, когда Али-Кылыч вышел на арену со Стыцурой. Подавшись вперёд, затаив дыхание, следил за борьбой двух силачей. Губы, брови, рот, каждый мускул лица мальчика были в непрерывном движении. То громко ахал он в испуге, то облегчённо вздыхал. Поражение земляка для него было бы личным поражением, и потому так глубоко переживал, но, к счастью Джавада, Али-Кылыч победил своего противника.

Джавад ликовал, подпрыгивая на скамье. Папаха его не раз взлетала в воздух.

– Может быть, ты выйдешь и поздравишь дагестанца? – предложил Вовка.

– Нет, я маленький человек, мне нельзя.

Но для Джавада всё увиденное померкло в сравнении с тем, что случилось накануне закрытия цирка. В воскресный день, около полудня, словно гора, протиснулся кто-то в низкую, узкую дверь мастерской. Каково же было изумление мальчика, когда он увидел Али-Кылыча. С возгласом «Ваалейкум салам» шагнул навстречу гостю Абакар, за ним Манаф. Джавад не мог двинуться с места. Не сон ли это? Борец и ему протянул огромную ладонь, в которой, как пойманная птичка, затрепетала рука Джавада.

– Проходи, кунак, проходи сюда, в жилую половину.

Гость последовал за стариком, сел на пол рядом.

– Какими судьбами? – спросил Абакар.

– Боролся в цирке, – пробасил Али-Кылыч.

Джаваду хотелось побежать на улицу, сообщить Вовке, Сашке – пусть узнают, какие мы люди, хоть в подвале живём, зато кунаки важные захаживают.

Он кинулся к двери, но у порога остановил его Манаф:

– Быстро к татарину Хамзе! Вот деньги, пусть хоть из-под земли достанет фунтов десять баранины.

– Десять фунтов?

– Да, да, быстро, одна нога там, другая здесь.

Вихрем помчался Джавад, но всё же успел по дороге сообщить дружкам о чрезвычайном событии в доме. Не прошло и часа, как традиционный дагестанский хинкал с чесночной приправой дымился перед гостем.

– Райское блюдо! Весь свет объездил, ничего вкуснее хинкала не едал, – говорил борец, с аппетитом отправляя в рот пельмени с бараньим мясом.

– Приходи чаще, сварить недолго, – сказал Манаф.

– Спасибо! Не смогу, уезжаю завтра.

– Надо было раньше прийти.

– Не думал, что здесь земляки найдутся. Нужда пришла, заставила искать.

– Нужда? – удивился Джавад.

– Случилось что? – осторожно спросил Абакар.

– Да, маленькая неприятность. Без копейки остался. Вчера получили расчёт, выпили немного, а вечером втянули меня в картёжную игру.

– Кто? – спросил старик.

– Циркачи. Не играл никогда, не люблю, затянули. – Али-Кылыч вынул из кармана платок, вытер пот с лица и повторил: – Втянули, дали пару раз выиграть, а потом накрыли на всё, что имел. Обругал я их, плюнул, ушёл. Даже на билет не осталось. Просить у них не стал, пойду, думаю, поищу своих, займу. Пусть не думают, что последние забрали.

Джавад не верил своим ушам. Такой человек – и вдруг пришёл деньги занимать… Какие сложные, непонятные дела творятся в жизни. Али-Кылыч продолжал:

– Вот и побрёл по Севастополю, хорошо, догадался отойти в сторону от базара. Как увидел самовар, выставленный у двери, обрадовался, это, думаю, свои, и не ошибся.

– Да, случается такое. На чужой стороне без денег что без рук, – сокрушался Абакар.

– Может, дадите взаймы червонца три-четыре, если найдётся у вас? – неуверенно произнёс знаменитый борец.

– Почему же, деньги найдутся, – ответил старик и, обратившись к Манафу, сказал: – Достань пять золотых.

Манаф отомкнул сундучок, вынул пять золотых монет, передал отцу. Абакар щедрым жестом имущего кинул пятьдесят рублей золотом на скатерть перед гостем.

Али-Кылыч не знал, что в этих пяти монетах заключалось всё состояние лудильщиков. Он с благодарностью взял их, записал адрес в блокноте, пообещав выслать из Питера при первой возможности.

Когда Али-Кылыч выходил, у порога мастерской стояла целая толпа мальчишек. Борец поздоровался с ними, кое-кого похлопал по плечу. Хозяева проводили гостя до угла дома. Весь вечер только и было разговоров, что о необычайном госте. Джавад торжествовал, но в душе его остался какой-то осадок горечи. Конечно, он не сказал дружкам о том, что известного борца нужда привела к ним.