Звенья одной цепи

Иванова Вероника Евгеньевна

Впрочем, если на улице звуки передвижения скрадывал обычный городской шум, то, ступив под своды здания, на которое любое столичное Звено посмотрело бы с нескрываемым презрением, я уже знал, что защитница раздумывала недолго: тишина коридора не могла спрятать взволнованные вдохи и выдохи. Впрочем, когда мы добрались до комнат, отведенных Цепи одушевления, вокруг оживленнее не стало. Вымерли тут все, что ли? Или я слишком привык к веентскому изобилию служек всех мастей на каждом пятачке пространства? А ведь если бы не знал, куда идти, и спросить было бы не у кого.

Две

из пяти дверей оказались закрыты на замок, третья поддалась с неохотным скрипом, но в комнате, скрывающейся за ней, по-прежнему не нашлось ни одной живой души, поэтому четвертую дверь я пнул так, что створка ударилась о стену, издав пронзительный треск. Который, однако, не смог вселить ни капельки ужаса или почтения в предзвенника, скучающего за длинным узким столом.

– Чего вам? – вопросил прыщавый юноша, возрастом немного уступающий Кифу Леферу, зато ощущением собственной важности намного превосходящий моего знакомца.

– Не чего, а кого. Твоего начальника.

– Обедают они, – ответил начинающий чиновник и вперил глубокомысленный взгляд в первую попавшуюся бумагу.

– И давно?

– Как ушли, так все и обедают.

Хорошо, попробуем зайти с другого бока:

– Скоро ждать возвращения?

– Сколько положено. Ожидание – добродетель просящих.

Быть удостоенным глубочайшей мудрости, конечно, почетно. Может быть, даже приятно. Временами. Но выслушивать наставления от мальчишки, годящегося мне в сыновья…

– Вот что, любезный. Сейчас ты поднимешь свою задницу с этого стула, подберешь полы мундира, который тебе пока не по размеру, и быстро-быстро побежишь искать того, с кем я хочу поговорить. Ясно?

И без того небольшие глаза предзвенника надменно сузились:

– Да ты хоть понимаешь, кто здесь кому приказывает?

Вместо ответа я чуть наклонился над столом, сгреб в горсть складки ворота под горлом парня и проникновенно сказал:

– Я-то понимаю.

А жук, до той поры сонно гревшийся под накидкой, выполз наружу, пробежал по моей руке, встал на задние лапки прямо перед лицом предзвенника и грозно застрекотал, растопырив жвала. Служка побледнел, потом покраснел до корней коротко стриженных волос, попятился, не вставая со стула, благодаря чему предмет мебели вывернуло у него из-под седалища, и сумел устоять на ногах только потому, что я все еще не разжал пальцы.

– Как пожелаете… Всенепременно… Не извольте беспокоиться…

Отпущенный на свободу, он выкатился из комнаты колесом, а я поднял стул, поставил рядом со столом и сел лицом к двери. Ньяна, чуть подумав, осталась у порога, видимо, чтобы иметь возможность видеть одновременно и то, что происходит рядом со мной, и коридор, по которому спустя несколько минут раздались уже знакомые мне торопливые шаги толстого коротышки.

– Ах, эрте Смотритель, какими судьбами к нам? Вы уж извините моего несмышленого помощника, сейчас так трудно найти в младом поколении уважение к старшим! Стоит им чуть повыше голову над лужей поднять, так уже всемогущими себя считают, а того, что до настоящей власти им не ближе, чем мне до густой шевелюры, не верят, сколько ни говори…

В скороговорке

сереброзвенника помимо уже наработанной умильности послышалось явное раздражение, а свежие пятна на мантии свидетельствовали о том, что я и впрямь оторвал от трапезы нужного мне для дела человека. Впрочем, на сей счет совесть меня не мучила, потому что моя прежняя служба иной раз не позволяла перекусить по несколько суток напролет, и ничего, не помер. А с таким наетым животом можно вообще неделю ничего в рот не брать.

– Чему обязаны? – Коротышка повернулся вокруг своей оси, оглядывая комнату с целью найти место для сидения, но стул тут имелся всего один и уже был занят, потому раздражения в шумном дыхании моего собеседника только прибавилось.

Я молча протянул сереброзвеннику футляр. Коротышка осторожно, словно имел дело с какой-то ядовитой тварью, открыл его, вынул свиток, развернул, прошелся взглядом по строкам, потом перевел ясный взор на меня:

– Бумага составлена, как должно.

Не сомневаюсь. Еще бы ты или твои подельники допустили промах! Тогда не видать бы вам Наблюдательный дом, как своих ушей. Лет эдак десять. Из каторжных колодок.

– Она закончила свое действие.

– Вот как? – приподнял бровь коротышка. – Что ж, и такое случается.

Мы выжидающе посмотрели друг на друга, но представитель Цепи одушевления не торопился разразиться следующей скороговоркой, словно вмиг растеряв охоту к болтовне.

Пришлось терпеливо повторить:

– Бумага потеряла силу.

– Да, вы совершенно правы.

И снова молчание. А я, признаться, рассчитывал на совсем иное развитие событий. Но, видно, цеховые секреты даже отъявленным болтуном хранились, как величайшая дарственная святыня.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне, как следует поступать дальше.

Коротышка сжал губы в странном подобии улыбки:

– Хотите?

И он прав в своем лукавом сомнении, Бож его подери! Это не желание, а настоятельная потребность. Все равно как утоление голода, когда нет аппетита: просто знаешь, что желудок нужно набить, иначе завтра протянешь ноги. Но признаваться в бессилии перед обстоятельствами пока что рано.

– Я хочу услышать ваш рассказ.

Он, похоже, вполне уловил смысл моих терзаний, потому что подскочил к стулу, склонился надо мной и быстро зашептал в ухо:

– Не нужно это вам, послушайте старого больного человека… Срок истек? Да и пусть его истекает! Годом больше, годом меньше, от этой кобылицы не убудет. Да и ей хорошо, лишний год-то жалованье получать! К тому же она давно притерпелась, приспособилась, а если нового кого брать, это ж сколько еще времени потратится впустую… А еще того хуже, головенка совсем тупой окажется, тогда не он за вами, а вы за ним приглядывать будете, аки за дитем малым. Ну зачем вам все это? Если прошение срочно будет представлено, ничего доброго не получится. Вы уж не торопитесь, выждите еще хоть полгодика, а я тем временем надлежащую бумагу по всем правилам сочиню да отправлю… Есть у меня пара приятелей, которые не откажутся поспособствовать. Не задаром, конечно, но мы ведь свои люди, завсегда сочтемся…