Зверь из бездны
Шрифт:
Осторожно шагая босыми ногами, Борис растворил свою дверь, стал впитывать ушами молчаливую темноту. Чудился шепот, тихие слезы, поцелуи и вздохи. «Звериное» закрутилось в теле и в душе. Самая низменная животная ревность, оскорбленная гордость отверженного самца, жажда залить все ядовитым цинизмом…
– Торжествующая добродетель! – произнес Борис громко, так, чтобы услыхала Лада, и захохотал…
Глава двадцать третья
Это была кошмарная ночь несчастных людей, вообразивших на несколько часов себя счастливыми. Поруганная заплеванная любовь билась, как птица в клетке, изо всех сил стремясь вырваться из гнусной действительности хотя бы путем самообмана.
Только когда солнышко всплыло над вершиной гор и искоса заглянуло, точно одним глазом, в занавешенное окошко, скользнув лучами по косяку, – они опомнились от всех обманов черной ночи, встретились глазами, поняли, что есть «настоящее», и оба испугались. Лада тревожно взглянула на запертую дверь и, закрыв истомленный взор, прошептала: – Теперь уйди! Скорей…
И Владимир вспомнил, что там, за дверью, – брат, что Борис не спал, когда он уходил сюда, вспомнил, что он все-таки «волк», судьба которого загадочна, и потому надо прятаться от людей. Быстро вскочил, обвился одеялом и, отбросив крючок двери, боязливо прислушался. Точно не муж, а вор или преступный любовник, которому необходимо скрывать связь с Ладой. Скользнув по ее лицу, он словно испугался или изумился: Лада, но не та! Измученное лицо, впавшие крепко сомкнутые глаза, сжатые губы и словно нахмуренное думами чело. Точно чужое лицо. Разбежались от света все призраки старого, помогавшие обманывать себя. Владимир уже начал осторожно приоткрывать дверь, чтобы выйти, как вдруг позади его раздалось рыдание в подушку. Что случилось? Заплакала и девочка в кроватке, стоявшей в ногах матери. Это свет солнышка прогнал призраки, помогавшие Ладе забыть действительность, и она опомнилась от всех самообманов. Владимир растерялся, метнулся к девочке, но та испугалась.
– Уйди же, ради Бога! – сквозь рыдания повторила Лада, не поднимая лица. Владимир вышел и столкнулся с бабушкой, которая, заслыша плач ребенка, пошла в Ладину комнату:
– Вы что тут?.. Испугали! Как не стыдно…
Владимир почувствовал еще более себя «волком» или вором, что-то пробормотал и торопливо скрылся за другой дверью. Борис одевался. На лице его, измятом бессонной ночью и «звериными» муками, блуждала странная, злая улыбочка.
– Что, с законным браком можно поздравить?
Владимир смутился и рассердился: какая грубая и циничная шутка. Ответил вопросом:
– А ты что, уже встаешь? Так рано?
– Я уезжаю…
– Куда?
– В Севастополь. С рыбаками в Балаклаву, а оттуда как-нибудь…
– Может быть, и мне…
– Я еду на фронт. Решил окончательно. Надоело, и потом… Я здоров и не желаю дезертирствовать…
– Как же мне?
– А уж это решай сам.
Рылся в шкафу, укладывал белье и вещи в чемодан, тихонько насвистывал, избегал смотреть в лицо брата. Точно чужой, малознакомый. Это покоробило Владимира.
– Но ты еще вернешься, Борис?
– М-м… Не знаю. Как сложатся обстоятельства.
– В доме мне, пожалуй, опасно долго оставаться…
– Я тебе высказал свой взгляд. А уж как
– У вас даже и не дезертиров расстреливают. Я это испытал на своей шкуре.
– Случается, – обиженно произнес Борис, стягивая ремни чемодана.
– Может быть… Может быть, ты бежишь от меня? В таком случае я…
– Я не бегу, а исполняю свой долг.
– Почему ты так… таким тоном… говоришь со мной?
– Каким?
– Точно ты сердишься, оскорблен чем-то, недоволен…
– Только самим собой.
Борис понес чемодан из комнаты. Когда пихнул дверь ногой и она распахнулась – предстала бабушка с девочкой на руках. Девочка протянула ручонки к Борису:
– Папа, на!
– Я тебе не папа. Вон твой папа!.. Теперь у тебя новый папа… или старый папа…
– Вы куда это? – спросила бабушка.
– На фронт, ваше превосходительство.
– Нет, кроме шуток?
– Какие тут шутки! Вас защищать.
Бабушка смотрела, широко раскрыв глаза, и не знала, что сказать еще.
Видимо, у ней была мысль о Ладе: знает ли Лада, что Борис уходит? Была мысль о том, что «тайна» раскрылась, и тревога о том, что же теперь будет?..
– А как же… – начала было она оппозицию.
– С вами остается Владимир Павлович, а я испаряюсь.
– Но ведь он… А Лада знает, что вы уходите?
– Не докладывал.
– Вы, по крайней мере, простились?..
– Вчера еще.
– Значит, она знает?
Бабушка пошла к Ладиной двери и, приотворив ее, тревожно сказала:
– Борис уезжает на фронт…
В ответ последовал новый взрыв рыданий.
– Ну, это уже начинает делаться смешным! – сказал Борис, подхватил чемодан, сдвинул на затылок ухарски офицерскую фуражку и крикнув: «Счастливо оставаться!» – быстро пошел к балкону. Бабушка следом за ним, с ребенком на руках. Борис, посвистывая, шел к морскому берегу, а бабушка с отчаянием смотрела на его спину и повторяла:
– Борис Павлыч! Борис Павлыч!
Даже не оглянулся. Исчез под спуском. Бабушка сидела с ребенком на балконе и беззвучно плакала. Это было так странно: ей казалось, что Борис поступил подло, что именно он – муж. Владимир Павлович так, нечто вроде «грешного увлечения». Ушел и всех бросил. Владимир… что ж он за муж? Это бродяга, которому надо прятаться и который опять убежит к «зеленым» или «красным», и они останутся одни. Владимир лежал в постели, придавленный и ошелом-ленный всем, что слышал, видел и теперь сразу понял. Борис – ее любовник! Борис! Родной его брат! Так вот она, разгадка вчерашней ночной сцены на балконе. Подлец! Какой, брат, ты подлец! Не хватило порядочности сказать прямо в лицо… Испугался пули. Напрасно: скорей он пустит ее себе в висок… Но она, Лада? Зачем же она сама позвала его ночью, и… такое надругательство над всем прошлым и настоящим. Будущего нет… Впрочем и настоящего теперь нет. Ничего нет! Вспомнил Спиридоныча и повторил его любимую фразу шепотом:
– Ничего нет… Ничего неизвестно. Ничего!
Боже мой, какой кошмар: Лада, в одной рубашке, как полоумная, выбежала из своей комнаты, метнулась на балкон и стала кричать:
– Вернись! Вернись! Ради Бога! Ради Бога!
И снова рыдания. Заткнул себе уши, чтобы не слышать ее отчаянных вскриков, полных безумной тоски и безответных призывов. Наконец затихла. Кошмар оборвался. Слушая эти вопли, Владимир взял в руки револьвер и дрожащими руками стал щелкать взводом. Что-то попортилось: пуля не вставлялась. Торопился, и от этого еще больше не ладилось… Но неожиданно вопли оборвались, сразу сделалось тихо, и в этой тишине прозвучал голос девочки, такой спокойный, радостный, прозрачный, точно птичка райская запела после грозы и бури. И Владимир отбросил револьвер. Святая детка! Как цветочек на навозе. Прекрасный благоуханный цветок чистой первой любви, затоптанной и поруганной нами самими. Ну что делать?