Зверь из бездны

Чириков Евгений Николаевич

– Я верю, что Бог спас нас от смерти… вот через эту жалость к ребенку… Я молилась, Володечка… И вот видишь – случилось чудо!..

– Я даю тебе честное слово, что воспользуюсь ре-вольвером только в том случае, когда… одним словом – если меня принудят к этому чисто внешние обстоя-тельства, а не добровольное внутреннее решение.

– Перекрестись!

– Ведь ты знаешь, что я… давно потерял Бога…

– Все равно… перекрестись! Прошу тебя, Володечка.

– Что ж… если хочешь…

С виноватой улыбкой на лице Владимир перекрестился. Лада просияла.

– Погоди!..

Она погрозила ему пальцем и выскользнула из комнаты. Через несколько минут она снова появилась.

– Вот тебе… вместо револьвера!.. Это крестильный крест нашей детки…

Перекрестила

Владимира и надела ему на шею золотой крестик на голубой ленточке.

– Отдай!

– Возьми!.. Но если мне придется расстаться с тобой, ты мне отдашь его, – сказал Владимир, передавая револьвер Ладе.

– Конечно, Володечка. Я понимаю, что без него нельзя жить теперь…

Лада крепко поцеловала Владимира и ушла. Странное чувство охватило Владимира. Первый раз остался безоружным. Сперва стало страшно, точно сделался калекой, которому недостает правой руки. Потом страх растаял, и на его месте появилось кроткое и радостное смирение, какая-то новая неведомая сила. Сила в бессилье. Разве он не сумеет умереть с достоинством и без револьвера? Стал вспоминать разные случаи, когда мог потребоваться револьвер. Положим – повели, как барана на убой, расстреливать. Пусть! Он бросит в лицо палачам всю правду, все презрение, посмеется им в лицо и гордо встретит пулю. На издевательства ответит тем же, на оскорбление – оскорблением. Пытки?.. Вот-вот! Только одно это и страшно. Физическое страдание… Вот если это вынесешь с мужественной гордостью, с презрением к палачам, вот тогда ты – человек! Может быть, в этом револьвере сокрыто подлое чувство трусости? Вспомнил, как умер адмирал Колчак: отдал расстреливающим свой золотой портсигар, сказав:

– Возьми на память от того, кого ты убиваешь!

Когда палачи впали в смущение, с презрением крикнул:

– Даже расстрелять не умеете. Слушай команду!

И ему, расстреливаемому, стали повиноваться, как начальнику…

Какая красота в смерти этого большого духом человека!..

Вспомнился и еще случай: казаки поймали на станице Тихорецкой – это было на Кубани, в дни победного наступления Деникина на Екатеринодар – парня из так называемых «иногородних», который, спрятав бомбу, толкался на вокзале: ждал, не появится ли генерал Деникин, чтобы убить его. На допросе назвал себя «большевиком» и откровенно сознался в своем намерении. Владимир проходил около мобилизационных казарм и заинтересовался: казаки образовали плотный круг и дружно хохотали. Можно было подумать, что в кругу боролись, плясали или играли в орлянку. Подошел и увидал: пойманный парень маршировал по диаметру круга; когда он доходил до конца, то здоровенный казак бил его наотмашь кулаком по лицу и командовал: – Смирно! Кру-гом. Шагом марш! Несчастный снова маршировал, а когда доходил до противоположного конца, там получал снова удар и снова шел обратно, покачиваясь на ногах… Казаки громко хохотали, кричали и махали руками. Вдруг истязуемый, из носа и изо рта которого тяжелыми сгустками падала наземь кровь, остановился среди круга и закричал:

– За свободу, братцы, помираю!

Не плакал, не просил, а ходил по кругу и истекал кровью. Владимир попытался было остановить истязание:

– За что, братцы, его?

– Шпион… с бомбой поймали…

– Так зачем мучить? Расстрелять надо, если заслужил…

Глухой ропот пробежал по казацкому кругу. Злоба обратилась на Владимира: они лампасы вырезают, погоны гвоздями прибивают, в костер раненых бросают, а их не тронь, а только расстреливай? Где же справедливость? Кто он такой, этот офицер, который жалеет красных, а не жалеет их? Лучше поскорее уйти! Бог с ними. Готовы броситься на своего белого офицера… только за то, что пожалел и попытался остановить пытку…

Парень ходил по кругу, пока не свалился. Тут его прямо затоптали ногами. «За свободу, братцы, помираю!» – вот все, что он произнес. Гордо умер. Как настоящий герой. Он представлял себе, что с приходом на Кубань большевиков все «иногородние» получат одинаковые права с казаками и будут жить так же богато, как станичники-казаки. Так он понимал «свободу»,

которая толкнула его к большевикам, к самопожертвованию и к геройской смерти. Это был, конечно, обман и самообман, но вера в свое дело сотворила героя и помогла ему гордо умереть. Раньше и у Владимира была вера в свое дело, и тогда он тоже совершал геройские подвиги, но теперь… Нет этой веры! Умерла… И вот нужен револьвер-спаситель в моменты, когда жизнь потребует геройской смерти, а такая смерть потребует веры, которой нет. Нет и злобы, которая подменила веру у большинства в обоих лагерях, в красном и белом… Все пропало, но осталось непобедимым и ярко вспыхнуло присущее человеку отвращение к убийству себе подобного. Может быть, в этом все спасение, конец братоубийственной бойни и начало общего воскресения? Может быть, он только ранний предтеча общего воскресения и потому обречен на гибель?..

На другой день хоронили старика. Долго ждали Бориса, но он не приехал.

Лада спустилась к рыбакам, чтобы узнать, не вернулся ли из Севастополя Ермишка. Ермишки не было, не возвращался, но из Балаклавы приехали рыбаки и напугали Ладу: говорят, что красные взяли Перекоп. Конечно, это неправда. Перекоп непреступен. Это нарочно распускают слухи враги белых, чтобы создать панику в тылу их.

– А вы точно рады! – упрекнула Лада рыбаков.

– Нам все одно. Мы не боимся ни белых, ни красных…

А когда Лада пошла назад, позади весело болтали и смеялись. Может быть, над ее страхом и упреком…

Только под вечер вернулся Ермишка, странный, смущенный, затаенный какой-то и злой. Сказал, что не нашел поручика.

– Как же это?

– А так же! Кабы у меня было собачье чутье, так я по следам мог бы, а я человек…

– Что ж делать?.. Надо хоронить…

– Я устамши… спать хочу. Я пешком взад-вперед отмахал, и с меня довольно…

И Ермишка подтвердил, что в городе боятся, на пароходы едут, есть слух, что на фронте неблагополучно.

– Может быть, ваш барин на фронт ушел. Все может быть. Конечно, ждать нечего. Вон, ребята помогут, а я спать…

Ребята поломались, выпросили еще сахару и табаку, пошли хоронить…

Владимир остался. За гробом шли старушка и Лада с ребенком на руках. Ребята быстро волокли гроб. Старушка и Лада с ребенком отставали. Тогда ребята ставили гроб на дороге, присаживались около и курили, ожидая отставших. Потом опять тащили, а те отставали. Наконец, взобрались с дороги на гору, к могиле, похожей на яму. Ребята торопились и хотели прямо опустить гроб в яму, но старушка с Ладой не дали. Надо проститься… Ребята отошли за кусты и разговаривали, курили, а они прощались. Старушка монотонно прочитала по молитвеннику напутствие, потом опустилась на колени около гроба и, припав к покойнику, что-то шептала ему по секрету. Опустилась на колени и Лада. Помолились под пение птичек и звонкий голосок девочки. Перекрестили покойника, поцеловали в холодный лоб и бросили в гроб по горсточке земли с камешками. – Теперь можно.

Быстро заколотили и забросали ребята гроб, насыпали бугорок над могилой и ушли. Старушка с Ладой долго сидели, смотря в землю, поглотившую дорогого человека, девочка звала домой, ей надоело. – Ладочка! Ты иди, а я немного тут посижу… Только вернувшись домой и не увидев на столе гроба, Лада вдруг почувствовала, что потеряла отца, дорогого «папочку», которого всю жизнь любила… Нет больше «папочки»! Точно фундамент из-под жизни вытащили… Как же теперь без «папочки»? Тоска хлынула в душу, и в первый раз после смерти отца Лада разрыдалась, упав головой на опустевший стол в зале… Видя плачущую мать, заплакала и девочка…

– Папочка! Папочка! – захлебываясь слезами, говорила Лада, пряча лицо в изгибе своей руки, а девочка тянула ее за другую руку:

– Мамуся! Мамуся!..

Вернулась старушка, прошла в свою комнату, увидала пустую кровать старика и колоду карт на подоконнике – пасьянсы старик раскладывал – и, присев на свою кровать и глядя на карты, стала всхлипывать:

– Карты-то остались… а его-то нет!.. Точно от всей долгой-долгой жизни вместе остались только карты…