Зверь по имени Брем
Шрифт:
Усталый от всего виденного, потрясенный чудесами, населявшими комнату, Брем рухнул на ковер и мгновенно заснул, подняв все четыре лапы кверху. Лапы во сне падали, Брем тихонько на них ворчал, а бабушка с Наташей сидели рядом на диване и смотрели на него, очень довольные.
***
Пришел сентябрь, золотой и прозрачный, с синим высоким небом и паутинками по утрам. Наташа теперь ходила в школу, и Брем провожал ее до дверей.
– Смотри не балуйся, - говорила она на прощанье, - я скоро вернусь.
– Да иди ты, иди, - торопила Наташу бабушка, - а то опоздаешь...
Проводив Наташу, Брем возвращался в комнату и, склонив голову набок, молча смотрел на Марию Тихоновну:
– Не спеши, егоза, успеешь, - ворчала бабушка.
– Дай чаю попить.
Брем нервничал, широко зевал, вилял хвостом, гипнотизировал хозяйку молящим взглядом, и она сдавалась:
– Ладно, пойдем...
Пушистый комок приходил в неистовое движение: мотался, натыкаясь на мебель, по комнатам, бежал в коридор к бабушкиным башмакам, тащил, волоча по полу, длинный коричневый поводок. Они собирались и выходили. Брем хорошо знал этот путь: они отправлялись к деревянным домикам, на собачью площадку.
Здесь росли старые липы и тополя, пахло цветами, осенними пожухлыми травами, и здесь было общество.
Высокие поджарые доги, побрякивая медалями и брелоками, бегали на просторе, разминая в вольном шаге мощные мышцы. Они нарочно не замечали всякую собачью мелочь и рычали только на себе подобных. Деликатные, обидчивые болонки держались поближе к хозяйкам, чистеньким аккуратным старушкам, огромная, всеми любимая за кроткий нрав ньюфаундлендша Альма снисходительно рассматривала разношерстное собрание. Брем, как и положено уважающему себя щенку, бросался в атаку сразу. Он хватал за ноги догов, дыбил шерсть на толстого и ленивого мопса, подпрыгнув, повисал на шее у терпеливой Альмы.
Взрослые собаки все Брему прощали. Иногда, если очень надоедал, отводили щенка лапой, и тогда он летел кувырком, а вскочив на ноги, тонко визжал и бросался, жалуясь, к Марии Тихоновне.
Она сидела на толстом стволе поваленной бурей липы и грелась на нещедром осеннем солнце.
– А ты не задирайся, - отвечала она на Бремовы вопли.
– Не приставай. Пойди вон к Альме, видишь, она тебя ищет.
Альма любила неугомонного Брема. Своих щенков у нее давно не было, и этот напоминал ей что-то давно ушедшее, молодое. Она ложилась на бок и подставляла щенку косматую морду - Брем, если встать на задние лапы, вполне до нее доставал. Он стоял так, положив передние лапы на теплую шею Альмы, а она закрывала глаза и блаженствовала, ощущая эти прикосновения. Но Брема не хватало надолго. Скоро он снова лез в драку, тявкая отчаянно и тонко: он только недавно научился лаять. Он рвался в бой с главным соперником Шуркой.
Шурка был однолеток Брема с судьбой довольно трагичной: его, еще слепого, беспомощного, топили в поганом ведре, бездонном и черном. Топил со знанием дела хозяин дачи, которую снимала на лето Нина Сергеевна, худенькая, слабая легкими женщина из восьмого подъезда. На человеческий крик Шуркиной матери - привязанная, она металась и кричала страшно выскочил на крыльцо Гена, сын Нины Сергеевны. Он выхватил из ведра мокрый комочек, подскочил к хозяину, угрюмому бородатому мужику с руками-лопатами, и наорал такое, что с дачи пришлось срочно съехать, потеряв отданные вперед деньги - мужик не вернул ни копейки.
– Ну и ладно, - храбро сказала Нина Сергеевна, - всего-то август остался, да, говорят, дожди идут, пусть подавится, мироед!
Денег было, конечно, жаль.
Но зато Шурка, подлец, был хорош! Глаза черные и блестящие и черным обведены, на умной рыжей мордочке такой же черный угольный нос, сам не пушист, но и не совсем гладок: на спине колечки, хвост венчиком и задирист.
Вечерами Гена выводит своего Шурика на прогулку, учит приносить палку ("Фас,
– Брем, не сметь!
– Шурка, фу!
Но Брем с Шуркой в восторге и бешенстве мчатся друг к другу. Смешиваются черная и рыжая шерсть - вопли, тявканье, неумелое, но грозное рычание... Хозяева разнимают, хватают, тянут щенков к себе, а те заливаются пронзительным молодым лаем, грозятся куснуть хозяйские руки, скалят клыки а клыки-то уже есть!
– поднятые высоко в воздухе, извиваются и визжат.
– И чего вы не поделили?
– Ну что вам надо?
Никто не знает, никто. Ясно одно: Шурка и Брем - враги навеки. Бабушка с Гениной матерью первыми понимают это, полушутя-полусерьезно договариваются о "челночных" прогулках.
– Вы, Ниночка, гуляете в семь, перед работой?
Тогда я буду в восемь...
В те редкие дни, когда случаются неувязки, Мария Тихоновна, завидя дальнозоркими глазами Нину Сергеевну, поднимает высоко руки, машет варежками, как моряк-сигнальщик: "Не подходите, не подходите..." Маленькая, легкая Нина Сергеевна (даже не верится, что мать взрослого сына) тут же поворачивает в другую сторону. Но не дай Бог Шурке первым увидеть Брема!
Марии Тихоновне приходится тогда тяжело: надо хватать Брема и держать изо всех сил. Шурку выгуливают без поводка, и он быстро и молча летит на, врага, прыгает высоко и точно, пытаясь допрыгнуть до Брема, зажатого в бабушкиных еще крепких руках.
Вечерами сложнее: Гене нравится Наташа, ему хочется ее видеть и с ней говорить, и потому, поглядывая в окно, он ждет, когда же она появится. Наташа выходит в синих джинсах и кедах, в хипповой, из мешковины, куртке уже конец октября, - и Брем шагает с ней рядом, с удовольствием прислушиваясь к позвякиванию новой шлейки.
Гена мгновенно набрасывает на Шурку купленный на днях поводок и выходит следом, крепко зажав конец поводка в руке. Сутулясь от смущения, он приближается к великолепно небрежной Наташе, хочет что-то сказать, но чертовы псы тут же кидаются друг на друга, поводки перекручиваются намертво, свирепое рычание оглашает окрестности. Наташа поднимает Брема высоко в воздух, Шурка прыгает как кенгуру и хватает Брема за хвост, Брем отбрыкивается задними лапами... Какая уж тут беседа!
***
Зима, весна, лето прошли незаметно: Брем рос, рос и рос и чувствовал только это - как он растет и меняется. Ко второй зиме он был уже не щенком, а юным и сильным псом. Тут-то и случилась история, которая сразу сделала его взрослым.
Однажды утром Мария Тихоновна, легонько потрепав Брема за уши, сказала:
– Ну, Брем, сейчас ты снова увидишь снег, да ты его небось и не помнишь.
Брем сразу насторожился: он и сам чувствовал - что-то случилось, неуловимое что-то произошло в природе. Всю ночь за окном тихо шептало и падало, только чуткий собачий слух мог уловить этот шепот. Сквозь сон Брем слушал и слушал, и уши его нервно вздрагивали.