Зверь в тени
Шрифт:
– Клод, я могу с тобой поговорить? – спросила я, поравнявшись с ними. – Наедине?
– Мы подождем тебя внутри, – потрепал его по плечу отец.
Клоду явно было не по себе в рубашке, застегнутой на все пуговицы, и галстуке. Но не только из-за жары.
– Ты слышал о Бренде? – выпалила я, едва его родители отошли.
Парень кивнул.
– Клод, почему ты на меня не глядишь?
Он обернулся, свирепо зыркнул на меня, но тут же потупил свой взгляд; по его шее разлилась краснота.
– Я хотел тебе сказать кое-что вчера, на работе. Но теперь мне сдается, что ты не захочешь это слушать.
Я почувствовала,
– О чем это ты?
– Эд с Антом подловили меня возле кулинарии после твоего ухода. Ант показал мне твое фото. – Клод снова вскинул глаза; мольбу в них быстро сменил гнев: – Ты могла бы сказать мне, что вы с ним встречаетесь.
Моя рука потянулась ко рту; глаза устремились к кресту. Да, быть может, мне не очень нравилось ходить в церковь, но я была уроженкой Пэнтауна. Меня воспитывали в страхе перед Богом. И нам не следовало обсуждать такие вещи на святой земле.
– Я не встречаюсь… Мы с ним не пара. Это был глупый поступок. – Мой стыд выместила злоба на Анта. Плохо было то, что вместо него передо мной стоял Клод. – И какое тебе вообще до этого дело?
Челюсть у парня отвисла, как будто я залепила ему знатную затрещину.
– Ты права, никакого, – пробормотал он, уже пошагав к церкви.
А мои ноги словно приросли к месту. Мне захотелось одновременно разрыдаться, завыть, закричать. Я не могла поверить в то, что Ант показал снимок Клоду. В сущности, он ничего не значил в сравнении со смертью Морин и пропажей Бренды. Такая мелочь на фоне этих утрат! Но поступок Анта ранил меня в тот момент, когда во мне уже не осталось места для большей боли.
Наконец, ноги меня послушались. Я вернулась обратно под дерево, молча плача и терзаясь неотвязным вопросом: кто еще из присутствующих видел меня в лифчике на этом злополучном снимке, который я по глупости позволила сделать Анту?
Через несколько минут отец махнул нам рукой, и мы последовали за ним церковь.
– Что хотели узнать репортеры? – поинтересовалась у него мама.
Она сыграла с нами два раунда в «Игру в жизнь» в трепетный сумеречный час, поболтала с Джуни о прическах и со мной о работе, расспросила отца о делах, которые он вел. Она словно озарила наши души – совсем как в прежние времена, но я тем не менее насторожилась. Из-за нее, из-за мамы, из-за того, что любой взлет может обернуться падением, и просветление ее рассудка могло смениться его помутнением, и какой именно оборот примет сложившаяся ситуация, можно было только гадать. «Пора в отпуск, Гари», – проговорила мама, и ее голос прозвучал так, словно исходил из глубокого-преглубокого колодца.
Вот почему я так испугалась, когда отец по пути в церковь рассказал ей о Бренде. О чем он думал? Мы, конечно, не могли оградить маму от всего, но мы были в состоянии контролировать дозировку сообщаемых ей новостей. Мама вроде бы восприняла новость о Бренде спокойно, но мне из-за этого стало еще тревожней. Потом я подумала: «А может, это и к лучшему?» Ведь отец Адольф не мог не упомянуть об исчезновении Бренды в своей проповеди. И мама могла услышать в церкви массу плохих новостей от других прихожан. К тому же она всегда повторяла, что ощущала в церкви поддержку.
– Они хотели узнать, что нового в деле о пропавших девушках, – ответил отец и, перекрестившись, повел нас к нашей скамье.
Я, мама
– Встаньте, дети мои, – произнес отец Адольф с необычайно мрачным видом.
Вся паства разом поднялась.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – нараспев произнес отец Адольф.
– Аминь, – откликнулись мы.
Мама протянула за спиной Джуни руку и сжала мою. «Я что, слишком громко прокричала “Аминь”?» Но мамины глаза были устремлены на священника.
Отец Адольф продолжил:
– Мы приветствуем всех, кто присоединился к нам на сегодняшнем богослужении. Да обрящут они утешение и силу среди своих собратьев по вере. Я благодарен вам за ваше присутствие здесь. Мы должны верить в нашего Господа, Иисуса Христа, и Его всемогущество и полагаться друг на друга. Прямо сейчас, в этот момент, три наши семьи отчаянно нуждаются в нашей любви. – Отец Адольф поднял вверх глаза, полные печали; его лицо исказила скорбь. – В нашем сопереживании нуждается Глория Хансен…
Мы все начали озираться, словно ждали, что она встанет со скамьи и обнаружит себя. Но я так и не увидела ее среди прихожан.
– Ее драгоценная дочь ныне пребывает в Царствии Небесном, рядом с Господом нашим. А наше дело – позаботиться о Глории здесь, на бренной Земле. – Отец Адольф торжественно кивнул и продолжил: – Наша любовь нужна также Тафтам…
И все опять принялись высматривать родителей Бренды, но так и не увидели их.
– Их дочь Бренда пропала. Если вам об этом что-то известно, сообщите, пожалуйста, шерифу Нильсону.
Послышались охи и ахи – от тех, кто еще не слышал новостей. За ними последовало беспокойное бормотание. Шериф Нильсон, сидевший в нескольких рядах и чуть левее от нас, поднял руку, как будто в церкви могли находиться люди, не знавшие, кто он такой.
– Мы должны неустанно молиться о спасении и скорейшем возращении к нам рабы Божьей Бренды, равно как и об Элизабет Маккейн, которую никто не видел за неделю, минувшую с ее исчезновения из ресторана. Если вы что-либо знаете, поведайте это шерифу Нильсону. Даже если это кажется вам маловажным. А теперь давайте помолимся все вместе за пропавших девушек и их родных.
Отец Адольф низко склонил голову и начал бормотать себе под нос слова молитвы. Мы все последовали его примеру. Кто-то в моем ряду встал (должно быть, приспичило). Я не обратила на это никакого внимания. Хотя я истово, всем сердцем желала, чтобы Бренда нашлась целой и невредимой, мои мысли – к величайшему стыду – занимала не молитва, а тот снимок, который Ант показывал всем подряд. «Что, если о нем узнает отец? Или, хуже того, увидит его?»
– Ты знаешь, где эти девочки!
Пронзительный крик прорезал гул слившихся в молении голосов, как острие ножа лист бумаги. Десятки пар глаз взметнулись вверх. Проскользнув мимо отца в проход, мама встала, покачиваясь из стороны в сторону и бросая в лицо священника обвинительные слова; ее собственное лицо пылало гневом. А у меня от изумления отпала челюсть.