Зверь
Шрифт:
Пожертвовать последним, кажется, оставшимся на ходу транспортным средством, или затянуть дуэль, грозящую унести жизни еще, возможно, не одного бойца моего отряда? Колебался я недолго, и, уперев в бедро затворную коробку автомата, нажал на спусковой крючок подствольного гранатомета. Осколочно-фугасный выстрел, хлопнув зарядом пороха, по навесной траектории устремился к укрытию неприятеля. Три. Закрыв голову руками, подставив под ударную волну широкий бок ТКБ-0239, я повалился на траву. Два. Снайпер, прошептав что-то одними губами, крепче вжался в землю. Один.
Громыхнул оглушительный
– Калач!
– крикнул я.
– Калач!
– Чего, Евген?
– раздался голос сержанта в самом ухе.
Тьфу, я уже успел и позабыть про рации.
– Что чего?
– возмутился я.
– За девчонкой, быстро!
Спасатель серой тенью метнулся следом за спасаемой. Журналистка же успела убежать достаточно далеко, но Лешка и не таких ловил - вспомнить, хотя бы, его первую жену. Поднявшись, отряхнувшись, держа, на всякий случай, пылающий джип на прицеле, я приблизился к бывшим оборонительным позициям отряда миротворцев. На выжженной грунтовке остались одни трупы. От БТРов приближались всего две фигуры - Тараса, успевшего раскурить свою трубку, и хромающего Наиля. Эх, Герка, Пашка... земля вам пухом.
Закиров первым делом бросился к "Браунингу", с которого свисал, уходя в коробку, еще приличный кусок патронной ленты, нашпигованной огромными патронами. Открыв крышку, снайпер сразу обнаружил причину задержки стрельбы, стоявшей пулеметчику жизни - досылатель замял гильзу, и она застряла в выбрасывателе. Только Маркину с Елисеевым от этого нифига не легче.
– Смотри-ка!
– восхищено воскликнул Татарин, демонстрируя патрон .50 Browning Machine Gun.
– Какая форма сердечника! Я таких еще не видел.
Я бы удивился, если пулемет и патрон, простоявший на вооружении более семидесяти лет, не подвергся бы хоть маломальской модификации. Но больше всего я удивился поведению Булата. Только что положили кучу народа, подстрелили двоих наших, а его больше интересует оружие, чем что-то еще.
В Чехословакии, как-то раз, повезло мне оказаться на экскурсии в замке Франца Фердинанда. Да-да, того самого, убийство которого в 1914 году послужило предлогом для начала Первой Мировой Войны. Так вот, с первых минут экскурсии я чуть было не подумал, что принц - заядлый охотник. По всему замку были развешаны охотничьи трофеи - оленьи рога, кабаньи головы, медвежьи шкуры и так далее. Но первое впечатление оказалось ошибочным, и понял я это, когда увидел огромный гроссбух со скрупулезным подсчетом, где, кого и как подстрелил Франц Фердинанд. А цифра "5000" под кабаньими клыками на стене, как оказалась, означала, что это - пятитысячный убитый охотником кабан. Не пятитысячное подстреленное животное вообще, а именно кабан. Про такие трофеи, как "семья барсуков", где на стенде вывешены головы папы-барсука,
Через пятнадцать минут экскурсии я понял, что Франц Фердинанд не охотник, и охотником никогда не был. Это маньяк, которому от жизни было нужно одно - стрелять. И, по большому счету, все равно куда, лишь бы стрелять. Видимо, в начале двадцатого века стендовая стрельба по подданным как-то не котировалась, вот и пришлось несчастному принцу на животных отрываться. Я понял, почему его, мягко говоря, недолюбливали в Европе.
Если бы его перед войной не замочили, то и война, скорее всего, продлилась бы недели две, от силы. Дай такому маньяку пулемет - и всем хана. Вернее, всем, кроме Франца, ему - море удовольствия.
Так вот, порою мне кажется, что Булат - такой же маньяк, которому все равно по кому и из чего дуплить, лишь бы дуплить. Стрелять много и часто - вот истинное наслаждение для Татарина. Остальное - так, прикрытие.
– Можешь с собой взять, - предложил я.
– Только тащить на себе придется.
Любовь любовью, но взвалить на себя лишние двадцать килограммов стрелок не спешил. Оно и понятно - раньше нас возили на себе бронетранспортеры, теперь придется переться пешком. Почти триста километров! Удовольствие не самое завидное.
– Наиль, ты как?
– спросил я.
– Идти можешь?
– А куда я денусь?
– ответил боец.
– Ладушки, - кивнул я.
– Ладушки. Слушай мою команду: из БТРов забрать только самое необходимое - боеприпасы, сухпайки, аптечки. Машины взорвать...
– Командир, жалко же...
– попробовал возмутиться Булат.
– Так, оставить, - отрезал я.
– Меня нифига не обрадует, если через месяц, год, или пять лет ко мне придут ребята в сапогах, и поинтересуются, а, что, собственно, я делал на Северном Кавказе, и не знаю ли, случайно, куда потерялись совершенно миролюбивые американские морпехи. Тебя обрадует?
– Нет, - признался Татарин.
– То-то же, - кивнул я.
– Раз жалко - можешь пойти и сам взорвать. Да, спутниковый телефон принести не забудь.
Понурив голову, взяв в качестве носильщика Тараса, снайпер побрел выполнять приказ. Наиль, прислонившись спиной к остаткам "Ровера", занялся своей раной. Я, присев рядом, достал сигарету, и только сейчас заметил что мои руки сильно дрожат. Да и самого трясет. Нервы, нервы. Старею, что ли? Нет, быть не может! Прикурив сигарету, я с наслаждением затянулся полной грудью, ополоснул легкие, и выпустил густую струю сизого дыма. Одно слово - scheisse. Выражаясь по-русски - Жопа. С большой буквы.
План эвакуации полетел к чертовой матери. Впрочем, и сама операция, с самого начала, пошла далеко не так, как было задумано. Оставалась слабая надежда - дозвониться до Мороза, чтобы выслал вертолет. Иначе... иначе я даже не знаю. Эх, Игорь, лежит себе спокойно, похороненный на живописном речном берегу, и проблем не знает. Везунчик.
В этот момент с другой стороны джипа раздалась какая-то возня. Сафин, отложив бинт, потянулся за автоматом. Но я оказался быстрее. Отбросив окурок, я резко поднялся, уперев локти в капот джипа и наведя ствол в сторону шума.