Звери в тумане

Эрба Эдоардо

— Нет.

— Тогда почему ты издавала такие звуки?

— Я издавала звуки?

— И глаза у тебя красные. Почему ты плакала?

— Не знаю, я задумалась.

— И о чем же ты задумалась?

— Не помню.

— Не помнит она… плачет, и не помнит, почему. Что-то случилось?

— Нет.

— Ну, вот и хорошо.

— Что?

— Что с тобой ничего не случилось.

— Тебе главное, чтобы никогда ничего не случалось.

— Ничего серьезного, я хотел сказать.

— А если случилось?

— Что-то случилось?

— Нет.

— Хорошо.

— То есть, да.

— Можно узнать, какого черта

с тобой произошло! Почему ты была здесь все это время?

— Я встретила зверя.

— Зверя? Какого зверя?

— Свинью.

— Свинью?

— Дикую свинью.

— Кабана.

— Кабана.

— И ты испугалась?

— Нет.

— А он что сделал, убежал?

— Нет.

— Как нет? Остановился здесь?

— Да.

— Кабан остановился здесь?

— Не здесь. Там, за кустом.

— И что он сделал?

— Ничего, смотрел на меня.

— А ты?

— А я… я тоже смотрела на него. Мы смотрели друг на друга.

— Вы с кабаном стояли и смотрели друг другу в глаза?

— Да. Мы смотрели друг на друга долго. Очень долго. Как будто ему нужно было сказать мне что-то важное.

— И он сказал тебе это?

— По-своему да.

— И какого черта он сказал?

— Он сказал мне много вещей.

— Ах, много вещей….

— Много вещей, которых тебе не понять.

— Значит, я хожу полдня и ищу тебя, заболеваю, потому что от сырости я всегда заболеваю, прихожу сюда, чтобы услышать, что кабан сказал тебе вещи, которых мне не понять. Слушай, я даже знать не хочу, чем ты тут занималась. Я тебе больше скажу: мне это не интересно. Отказываюсь влезать в твою больную голову. Но как мы вернемся теперь домой, как, по-твоему, мы найдем дорогу в этой темноте?

— Дом там.

— Да, он там… дурочка, достаточно ошибиться на десять сантиметров, и окажешься на другом холме, в десяти километрах от виллы. Сегодня мы домой не пойдем. Нельзя. Будем спускаться, пока не найдем эту проклятую тропинку, повернем направо и, если повезет и не собьемся с пути, то дойдем до охотничьего домика. Я взял с собой ключи. Кровати застелены, я позвонил этой Эльвире, этой служанке моей матери, этой дуре, и велел приготовить постели. Еще я сказал ей купить продуктов. Купила она или нет, я не знаю. Увидим. Я хочу есть. Если не купила, я уволю ее раньше, чем мы с ней познакомимся. Она женщина, и уже за это я ее ненавижу. Давай, вставай….

Инженер Фуми включает фонарик. При свете фонарика они пускаются в путь. Идут медленно, потому что плохо видят, куда ступают, и по разным причинам оба чувствуют себя немного неловко на природе, в сгущающихся сумерках. Мы видим, как они неуверенными шагами направляются вниз и исчезают в конце спуска.

6. Се человек!

На кривом холме фары, подключенные к жужжащему переносному генератору, освещают уже установленные в классическом расположении три креста: центральный немного впереди. Оба привязан справа от центрального распятия, Габриелла на приставной лестнице привязывает слева Альфонсо. Оба и Альфонсо завернуты в туники с открытыми руками и голыми ногами. У Обы встревоженное лицо, он не выпускают из виду одежду, которую Габриелла кучей свалила на земле рядом со своим рюкзаком. Из рюкзака высовывается служащая

моделью для сцены репродукция картины с распятием, с которой девушка время от времени сверяется. Она волнуется, делает быстрые движения, понятно, что она опаздывает. Альфонсо тоже беспокоится, и скоро нам станет ясно, почему. Если мы сочли его только грубым спекулянтом, значит, составили о нем неполное мнение. Он удивит нас тем, что читает мысли Обы, хотя тот не произнесет ни слова.

Оба: Ай… не затягивай так сильно, ты мне кровь остановишь.

— Я уже закончила.

— Не проще было привязать фальшивые веревки?

— Веревки есть веревки.

— Зачем привязывать? Прислони просто, они же должны только видимость создавать.

— Это моя работа.

— А это моя рука. Негру ты, по-моему, не так сильно затянула… а, Оба? Как дела?.. нет, она ничего не украдет у тебя… он волнуется за часы… Она привязала тебя не для того, чтобы часы спереть… почему ты спускаешься?

— Сверяюсь с образцом… Так я и знала. Рука торчит. Надо переделать.

— Все равно люди не видят этот твой образец.

— Я привыкла работать по-своему.

— Мы же опаздываем, чего время терять с этим образцом… Оба, я же сказал тебе, что она их не тронет… слушай, сделай одолжение. Раз уж ты внизу, возьми-ка его часы и дай ему, а то он так и будет дергаться.

— Ну да, давай ему еще часы наденем… черный человек на кресте… да еще и в часах.

— Оба, ну потерпи, раз уж ты черный, часы она тебе отдаст в конце. Только прекрати дергаться, ты и меня нервируешь… к тому же еще и холодно. А нельзя было в помещении устроить это мероприятие?

— Представление, а не мероприятие.

— Я никогда не видел ничего подобного.

— Такого не устраивали уже два века.

— Значит, всем плевать было… И для этого из города сюда приедут?

— С факелами.

— И кто сюда поедет?

— Увидим.

— А нам что нужно делать?

— Ничего. Тот, кто в центре, скажет одну фразу и закроет глаза. После этого выйдет актриса, и начнет петь песню.

— А что это?

— Что такое песня? Это песня.

— И все это представление ради одной песни? А потом рассказывают, что у них денег нет… И сколько это будет продолжаться?

— Слушай, у меня нет на тебя времени, я ужасно опаздываю….

— Я хочу знать, сколько мне руки так держать. Потому что это положение не очень удобное…

— Дай-ка я узнаю, выехал ли тот. Еще нужно время, чтобы его привязать…

— А почему ты меня в центр не поместила?

— Куда я мобильный положила? Я с ума сойду!

— О, Оба… нам повезло, потому что тому она вобьет настоящие гвозди… Зачем я тебе это говорю? Ты даже не знаешь, кто такой Иисус.

— Ничего не выйдет. Нет связи.

— Шш-шшш, тихо.

— Что это?

В этот момент появляется юноша. Через плечо у него висит малый барабан. Он вспотел, запыхался, как будто за ним гнались. Он явно не ожидал увидеть перед собой сцену с крестами. Юноша останавливается на минуту в растерянности, смущенный, как человек, оказавшийся неожиданно на театральной сцене во время репетиции. У него вырывается:

— Извините.

— Я чувствовала, что ты где-то рядом.

— Габриелла, ну когда ты изменишься?