Звериный круг

Щупов Андрей Олегович

— Не легкие, дед, — дурные.

— То-то и оно, что дурные, а то бы считал копеечку!

— Беднее нищего, дед, умирающий с голоду.

— Дурак ты, Валя. Ну, да ничего, поживешь с мое — образумишься. А может, и раньше поймешь. Подцепит какая-нибудь грудастая и подарит парочку писунов. Враз поумнеешь.

— Разве ж я спорю? — Валентин улыбнулся.

— А кто тебя просит соглашаться? Спорь, возражение имей! На то тебе голова и дана!.. — Что-то неожиданно вспомнив, дед оборвал самого себя:

— А я вот тебе не рассказывал, что углядел давеча на нашем столе? Не здесь,

а во дворе — где с доминошниками обычно собираемся?

— Ну?

— Вот тебе и ну! Идем мы туда, а на столе сидит ястреб-птичник и мышь кромсает. И ведь, главное, мыто совсем рядышком! Так хоть бы что подлецу! Знай долбит и долбит клювом. А давеча еще филина видели…

— Тоже на столе?

— Почему на столе? На дереве… Седой, старый такой, сидит и глазом не моргнет. А под деревом целая толпа ребятишек. Точно в зоопарке. Вот и выходит, Валек, форменная карусель. В лесу ни единой пичуги, а в городе — вон какие чудеса творятся. Потек хищник в города. Ой потек! Что дальше-то будет?

— Что-нибудь да будет.

— Что-нибудь! — передразнил дед. — Квелые вы какие-то, честное слово! Даже дурить толком разучились. Ни тебе размаха, ни тебе удали. Все исподтишка да невесело. Посмотришь на иную компаху — прямо зевать тянет. Стоят, плюются, в затылках чешут.

Дед вытряхнул авоську над раковиной и поморщился: — Разве ж это репа?

— А что?

— Во-первых, мелкая, во-вторых, твердая… И думал ведь, когда брал, что обманут, а все одно взял, старый дуралей. Хотел запаковать в эмалированное ведерко и в холодок на хранение… Эх, Валек! Посмотрел бы ты репу, какая раньше была. Вот репа так репа! А вкус — послаще нынешнего сахара.

— Слышал я про такую репку. Позвал дед бабку, а бабка Жучку — и так далее.

— Это тебе сейчас сказкой кажется. А раньше и впрямь иную бомбищу из земли было не выдернуть. Вдвоем тягали — один лопатой подкапывает, второй за хвост ее… — Хвост — это как?

— А так. — Дед крякнул. — Видал у кобылы хвост? Вот и у репы такой же.

Только ботвой называется.

— Что-то много ты критиканствуешь сегодня. — Валентин подошел ближе, заглянул в раковину. — Да ну!.. Репа как репа. Желтенькая.

— Желтенькая! — Дед фыркнул. — Ты попробуй раскуси ее — зубы обломаешь.

— Капризный ты, дед. С норовом. Государство пахало, сеяло, выращивало, а тебе все неладно. Не хочешь есть сырую, свари суп. — Суп из репы?

— А что такого? По крайней мере, мягче будет.

— Мягче… Иди уж, советчик, отсыпайся!

— Уже иду. — Намотав полотенце на голову, Валентин покинул кухню. Вдогонку дед крикнул:

— И чтоб ночевать мне где положено! Завел подружку — веди в дом. А то ить мне что? Обратно твои деньги отдавать?..

Заперевшись у себя в комнате, Валентин прошел в угол и аккуратно, стараясь не греметь и не скрежетать, передвинул громоздкий торшер. Паркет в этом месте разбирался, открывая взору потайную нишу. Именно здесь хранился невостребованный компромат на Малютина и Сулика. Забрав упакованную в полиэтилен стопку Документов, он вновь уложил паркетины. Занял привычное место и торшер.

Прежде чем выйти из комнаты, Валентин придирчиво осмотрел себя в

зеркале.

Расчесав спутанные волосы, мизинцем провел по губам. Не кожа, а рашпиль! Разве ж так можно?.. Порывшись на полках, нашел тюбик с кремом, рассеянно прочитал надпись: «Для рук». Пожав плечами, помазал губы. Вот так, господин министр!

Совесть тоже надо иметь! И кстати, мог бы заняться этим еще вчера…

Прищурившись, он выдал самому себе оценку. Тройка с плюсом, не больше.

Возможно, после ликвидации щетины получится четверка, но этим он займется позже.

Дед по-прежнему бормотал что-то на кухне. Телефон был свободен, и Валентин набрал привычную комбинацию цифр.

Взял трубку сам Алоис.

— Босс?.. Если все остается в силе, я выезжаю прямо сейчас.

— Хорошо, жду.

В трубке зазвучали гудки. Валентин позволил себе усмехнуться. Нелепый разговор. Во всяком случае, для Алоиса. Для Валентина он был крайне важен. Юрий сказал, что отсчет времени уже пошел. Стало быть, непредвиденное могло произойти в любую минуту. Сейчас он по крайней мере знал, что с Алоисом все в порядке и к нему МОЖНО выезжать.

Уже в подъезде он с удовольствием пожевал губами, мельком подумал, что к вечеру они станут мягкими и нежными. Как у теленка. Хотя при чем здесь теленок?

* * *

Ему следовало понять это давно. Темное время суток, сопровождаемое призрачным полетом субмарин, не годилось для исполнения приговоров. От постоянного ночного недосыпания у Николая стали трястись руки, а пугающие видения преследовали уже непрерывно.

День!.. Как ясно и просто! Множество снующих по улице людей, кошек, голубей и собак, среди которых так легко затеряться, отсутствие ненавистных фонарей и надежная защита городского транспортного шума. Время, когда человеческий взгляд теряется, не умея сосредоточиться ни на чем устойчивом, и потому уходит вглубь, разглядывая самое себя и ничто другое…

Николай ожидал своего недруга под аркой тяжелого пятиэтажного здания.

Мысли крутились вокруг сегодняшней даты — он не был уверен, что это не выходной. Смущение росло, и он тщетно пытался выжать из памяти хоть какую-нибудь информацию. В самом деле! Где можно узнать сведения о текущем дне?

В газетах, по телевидению?.. Но он давным-давно не видел ни того ни другого.

Спрашивать прохожих не решался, опасаясь привлечь внимание. Время шло, и Николай продолжал нервничать. В душе поднималась злость на тех, кто придумал календарь с его тремястами шестьюдесятью пятью наименованиями, с месяцами и семидневным циклом. Кому могло понадобиться столько лишних слов?

Город постепенно просыпался. Люди выходили на улицы, плотными колоннами спешили на работу. Николай успокоился. Значит, он не ошибся. Это был рабочий день, и многоголосый бич будильников дотягивался до спящих, поднимая с постелей, заставляя умываться и глотать холодные, наспех приготовленные завтраки. В конце концов должен был появиться и тот, которого ждал под аркой Николай.

Вышло, однако, несколько иначе. Располневший Костыль, его бывший старшина, первым заметил Николая. На пухлом лице отразилось радостное удивление.