«Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага
Шрифт:
— Прекратим всякие счеты. Струсил когда-то или не струсил! Последнее время Рогожкин неплохо воюет. И экипаж его уважает.
Замполит Боровицкий тут же поддержал Пантелеева:
— Людям надо доверять. Если оступился человек, это не значит, что он потерян. Красноармеец Зосимов в плен сдался, можно сказать, Родине изменил, но ему поверили, и сейчас воюет не хуже других. Сержанта получил, отделением командует. Вот так-то, уважаемый Григорий Иваныч.
Однако подполковник привык оставлять последнее слово за собой.
— Кстати, Борис Аркадьевич,
— Взводным, что ли, назначить?
— Да хоть замполитом.
— Замполиты в ротах не предусмотрены.
— Ладно, таскай его за собой. Старший лейтенант бумажки пишет, а сержанты взводами командуют.
Вечером уже точно знали, что с рассветом предстоит бой. Штурм моста Мольтке, переправа через Шпрее, уничтожение укреплений. Сейчас, когда до Рейхстага остались считаные километры, все понимали, что наступление будет идти, несмотря ни на какие потери.
Разным было настроение людей в ту ночь. Одни чувствовали, что завтра с ними случится что-то плохое, писали прощальные письма родным. Другие, оживленные, считали, все будет нормально. Война доживает последние дни, и они вернутся домой.
Выпивать не запрещали, хотя комбаты следили, чтобы экипажи не перехватывали. Тем более трофейный ром и вино имелись в каждом экипаже. Павел Рогожкин, теперь старший лейтенант, слегка навеселе, в очередной раз проверял машины, что-то насвистывал и шутил.
— Не свистите вы, товарищ комбат, — не выдержал пожилой механик. — Примета плохая. Все на свете можно просвистеть, даже собственную жизнь.
— Хорошо, — с легкостью согласился Павел. — Ну-ка, давай еще разок двигатель опробуем.
Серьезными и сосредоточенными были сержант Никита Зосимов и его новый товарищ Иван Белка. Оба написали письма женам, матерям. Не прощальные, обычные, в которых невольно пробивались советы, как жить дальше, если что-то с ними случится.
Опять помрачнел комбат Чистяков. Выпили со старым товарищем Колей Серовым, пожелали друг другу выжить.
Григорий Воронин, которого поставили дежурным по полку (чтобы не перехватил лишнего), ходил, улыбаясь.
— Завтра дадим фрицам как следует!
И ночью было принято еще одно решение. К Пантелееву пришли Боровицкий и Фомин. Оба убедили полковника, чтобы он не лез в бой, а руководил с командного пункта.
— Случись что, некому командовать будет.
Место Пантелеева в самоходке занял Григорий Фомин.
Медленно подступал рассвет. Начинался один из последних апрельских дней сорок пятого года.
Вторая и третья батарея под командованием подполковника Фомина еще в темноте выдвинулись на исходные позиции, с левой стороны моста Мольтке, выше по течению реки. Первая и четвертая батареи стояли неподалеку у разрушенного моста через канал.
Прошла артиллерийская подготовка, вперед двинулись танки и пехота. Амбразуры дотов на левом берегу Шпрее осветились вспышками орудийных выстрелов
Чтобы не перегревать стволы, «зверобои» вели огонь по очереди. Уже через несколько выстрелов рубка самоходки Чистякова заполнилась дымом. Открыли люки, хотя была опасность поймать сверху мину, которые во множестве летели из-за реки.
— Выстрел! — командовал Чистяков.
Коля Марфин нажимал на спуск, а Василий Манихин выбрасывал наружу горячую гильзу. Снова заряжали орудие и ждали команды.
Дым застилал видимость. За дотами горели остатки разрушенных зданий, по которым вели огонь длинноствольные шестидюймовые орудия, стоявшие в капонирах подальше от реки.
Самоходки не меняли позиции и не маневрировали. Полк был включен в систему подавления артиллерийского огня и укреплений. Шло методичное разрушение дотов. Некоторые из них представляли собой форты, пряча за полутораметровыми стенами по два-три орудия и несколько пулеметов.
Пока особых успехов не наблюдалось. Снаряды не пробивали мощные железобетонные сооружения, а попадания в амбразуры были редкие. Дали приказ спуститься в капониры, охладить стволы и пополнить запас снарядов.
Жадно вдыхали сырой воздух, тоже напитанный дымом, но не такой, как внутри машины. От грохота люди не слышали друг друга, приходилось кричать.
— Даем стране угля! — возбужденно выкрикивал Коля Марфин. — Вобьем мы фрицев в землю!
Бойцы из взвода боепитания помогали загружать снаряды. Марфин и Манихин поливали водой раскалившийся ствол. Это требовалось делать не спеша, чтобы в металле не образовались микротрещины. Но самоходчики невольно торопились. С левого берега летели снаряды и мины.
Там хватало высотных зданий, хоть и полуразрушенных. С них корректировали огонь, и немецкие снаряды падали довольно точно. Хотелось снова забраться под спасительную броню «зверобоя».
Первыми жертвами на глазах Александра Чистякова стали двое бойцов из взвода боепитания. Мина взорвалась в нескольких шагах. Оба бойца упали, выронив тяжелый ящик. Солдаты были сплошь избиты осколками, из бушлатов торчали клочья ваты.
Ящик раскололся. Снаряд не задело, а гильза, тоже пробитая осколками, дымилась, затем вдруг вспыхнул порох, металлический стакан, шипя, закрутился по земле.
Раненых торопливо перевязывали. С левого берега разглядели цель и обрушили залп шестиствольных минометов. Разлетелся деревянный кузов «студебеккера», водитель вывалился из кабины и отползал прочь. Одна из тяжелых мин рванула, не долетев десяти шагов до самоходки Толи Корсака.
— По местам, — крикнул Чистяков.
Пришлось сменить позицию. Снова открыли огонь по дотам. Удачным попаданием вскрыли амбразуру, на месте которой образовалась дымящаяся дыра.
Батарея Рогожкина долбила массивный дот с двумя 88-миллиметровыми орудиями. После нескольких попаданий образовалась извилистая трещина, одно немецкое орудие замолчало. Старший лейтенант высунулся из люка, «зверобой» слегка развернулся.