Зверюга
Шрифт:
Наступили сумерки, спустилась ночь, черная как деготь. Я стоял и смотрел вперед на реку и вдруг слышу оклик: "Эй, на судне!" - негромкий и горестный. Подошли на лодке два речника. Покачиваясь у нашего борта, они держались за веревочный трап и, задрав головы, смотрели снизу, не произнося ни слова. У лодочников был фонарь, и я разглядел в пятне света сноп разметанных золотистых волос.
Его снова передернуло.
– Начался прилив, и тело бедняжки Мэгги всплыло у большой швартовой бочки, - пояснил он.
– Я едва живой уполз на ют, себя не помня, выпустил ракету, чтобы оповестить всех участвовавших в поисках. А потом, как последний трус, пробрался на нос и всю ночь просидел на пятке бушприта, лишь бы только не попасться на глаза
– Бедный, бедный!
– посочувствовал я.
– Да. Бедный, - задумчиво повторил он за мной.
– Зверюга не позволила даже ему отнять у нее добычу. Наутро он не сошел на берег, пока не поставил судно в док. Мы с ним не обменялись ни словом, ни взглядом. У меня не хватало духу взглянуть на него. Когда закрепили последнюю снасть, он сжал ладонями голову и так стоял, глядя себе под ноги, словно старался что-то вспомнить. Команда ждала на шканцах, ему полагалось произнести прощальные слова по случаю окончания плаванья. Может быть, их он и старался припомнить. Этот долг исполнил за него я. "Все, ребята", - сказал я.
Я никогда не видел, чтобы матросы так тихо расходились с судна. Они осторожно перелезали один за другим через фальшборт, стараясь не грохотать своими сундучками. Каждый бросал взгляд в нашу сторону, но ни у кого не хватило духу подойти и, как принято, попрощаться и пожать ему руку.
Я ходил за братом туда-сюда по всему судну, когда на борту уже не осталось кроме нас с ним, ни живой души и даже старый сторож заперся в камбузе, заложив входную и выходную двери. Вдруг бедный Чарли, словно помешанный, бормочет себе под нос: "Тут больше делать нечего" - и поворачивает к сходням. Я - за ним. Он поднимается из дока на набережную, выходит из ворот и шагает в сторону Тауэр-хилла. Раньше он снимал квартиру у одной доброй старушки тут же, на Америкэн-сквер, поблизости от работы.
Внезапно он останавливается как вкопанный, поворачивается кругом и идет прямо на меня. "Нед, - говорит он, - мне надо домой". По счастью, я заметил кэб и едва успел втащить в него брата. У него уже подкашивались ноги. Дома, как только мы вошли, он упал на кресло, и никогда не забуду недоуменные лица отца и матери, молча склонившихся над ним. Они не понимали, что с ним, покуда я не выпалил: "Мэгги утонула вчера вечером на реке".
Мать вскрикнула. Отец перевел взгляд с Чарли на меня и с меня на Чарли, словно не узнавая, потому что, честное слово, Чарли был совсем на себя не похож. Мы стоим над ним неподвижно, а он, бедный, медленно поднимает свои большие, загорелые руки к горлу и вдруг одним рывком раздирает на себе все воротник, рубашку, жилет, бушлат. Погибший человек. Мы с отцом кое-как отволокли его наверх, и мать чуть не убилась, выхаживая его, пока он лежал с воспалением мозга.
Наш рассказчик опять посмотрел на меня и многозначительно кивнул.
– Да, на Зверюгу не было никакой управы. В ней дьявол сидел.
– А где теперь ваш брат?
– спросил я, ожидая услышать, что его нет в живых.
Но он, оказалось, командовал новеньким пароходом в китайских водах и дома больше не появлялся.
Джермин испустил тяжелый вздох и бережно приложил просушенный платок к своему красному, исстрадавшемуся носу.
– Не судно, а ненасытное чудовище, - помолчав, повторил рассказчик в твидовом костюме.
– Старый Колчестер отказался от места. Но поверите ли, "Эпс и сыновья" прислали ему письмо с просьбой пересмотреть свое решение! На все шли, лишь бы спасти доброе имя "Семьи Эпс"! Тогда старый Колчестер явился к ним в контору и сказал, что готов снова принять командование Зверюгой, но только для того, чтобы вывести ее в Северное море и там затопить. Он был как помешанный. Раньше у него волосы были темные с проседью, но тут за две недели побелели как снег. А мистер Люциан Эпс (в молодости они дружили) сделал вид, будто ничего не замечает. Видали? Такая страстная привязанность к судну. Такая дьявольская гордыня.
Они
Был слух, будто бы кто-то из Эпсов сказал, что хорошо бы от Зверюги поскорее избавиться. Мне в это трудно поверить, разве что говоривший был мистер Альфред Эпс, о котором в семье были невысокого мнения. Он сидел у них в конторе, но его считали пропащим, уж очень он часто срывался и удирал на скачки и возвращался домой пьяный. Казалось бы, судно с таким норовом, как "Семья Эпс", из одной подлости рано или поздно сядет на мель. Но нет, не тут-то было. Она, похоже, собиралась существовать вечно. Драла нос кверху, а не метила на дно.
Джермин утвердительно крякнул.
– Лоцману такое судно по душе, да?
– усмехнулся рассказчик.
– Ну, словом, Уилмот с ней управлялся. Не давал ей спуску. Но даже и он, я думаю, спасовал бы, если бы не зеленоглазая гувернантка, или нянька, или кто там она была при детях мистера и миссис Памфилиус.
Они плыли пассажирами из Порт-Аделаиды до Кейптауна. Ну и вот. За день до отплытия вышли из гавани и бросили якорь на рейде. Капитан, гостеприимная душа, как всегда пригласил множество гостей из города на прощальный обед. Обратно последняя городская шлюпка отвалила от борта уже в шестом часу. Стемнело, в заливе расходилось волнение. Пускаться в путь на ночь глядя по такой воде не было резона. Однако капитан уже всем объявил, что они отплывают сегодня, и считал, что откладывать неприлично. А поскольку ему совсем не улыбалось после обильных возлияний выходить на открытую воду в темноте и при малом ветре, он распорядился оставить нижние марсели и фок и идти вдоль береговой линии, прижимаясь как только можно ближе к берегу, покуда не рассветет. А сам завалился на заслуженный отдых. На вахте, умываясь потоками дождя, остался стоять старший помощник. В полночь его сменил Уилмот.
У "Семьи Эпс", как вы помните, имелась на корме надстройка.
– Да, торчала в небо такая здоровенная белая гора, - печально подтвердил Джермин у камина.
– Верно. Кают-компания и штурманская рубка одновременно, и туда выходили все жилые помещения. Шквалы изливали на сонного Уилмота потоки дождя. Судно медленно продвигалось вдоль берега к югу, суша была на расстоянии не больше трех миль с наветренной стороны. Опасностей в этой части залива никаких не было, и Уилмот спрятался от дождя за штурманской рубкой. Дверь была открыта. А темень стояла как в бочке с дегтем. И вдруг он слышит, его зовет тихий-тихий женский голос.
Та зеленоглазая девица, будь она неладна, давно уже уложила детей, но самой ей никак не спалось. Она слышала, как пробило восемь склянок и старший помощник спустился к себе в каюту. Выждав еще немного, она накинула халат и прокралась по ступеням в пустую штурманскую рубку. Ну и уселась на транец у открытой двери, хотела, наверно, подышать прохладным воздухом.
Я думаю, когда Уилмот услышал зовущий его женский голос, у него словно спичка в мозгу вспыхнула. Как они успели познакомиться, я не знаю. Наверно, еще на берегу встречались. От него я толку не мог добиться, потому что, рассказывая, он запинался от бешенства и зверски чертыхался на каждом слове. Я его встретил на пристани в Сиднее, на нем был фартук из мешковины до самого подбородка и большущий кнут в руке. Возчиком нанялся. Рад был хоть какой-то работе, чтобы с голоду не умереть. Вот до чего человек докатился.