Звезда Аделаида - 1
Шрифт:
Уставшие рабы и колоны - работники терм - давно спали. Профессору же было не привыкать к бессонным ночам…
… Квотриус тоже не спал - ему мерещился этот внезапно, словно Deus ex machina, свалившийся на его гордую голову старший брат - высокорожденный наследник, за какой-то час ставший в доме Господином вместо любящего отца.
Брат, возненавидевший тихую, покорную, молчаливую красавицу - мать, возжелавший, кажется, невозможного - разлучить любящую семью и тем обидеть и без того обложенных данью дядьёв.
Брат, чьё искусство произносить обычные слова вкупе с движениями странной деревянной палочкой, повергло в ужас даже мачеху Веронику, славящуюся неженской
И вот теперь, в одночасье, прежняя опала сменилась на законные супружеские отношения. Отчасти и их отзвуки - стоны Вероники и отца - не давали молодому полукровке заснуть. Ведь он был с отрочества влюблён, молча и безответно, в Веронику, и разница в возрасте ещё более распаляла чувство молодого человека. Из-за этой страсти он до сих пор не женился и не обзавёлся многочисленным потомством, как его сверстники - чистокровные уэсге, к этим годам готовящиеся умирать, подумать только!
– от старости. Какая же старость может быть в двадцать один год - ведь ещё три четверти жизни впереди! Но Вероника теперь потеряна для него…
– Как же страстно она стонет! О, милосердные боги, убейте меня - я не мо-гу э-то-го слы-шать…
… Брат мой кажется мне настоящим халдеем, даже по внешнему облику, только белокож - длинные волосы, пышной чёрной гривой обрамляющие плечи и бледное, с нежной, как у женщины, кожей, лицо. Лицо с удивительными, умными, познавшими, кажется, всю мудрость мира, глазами, но печальными и тусклыми - свет будто не проникает в неразличимые на фоне чёрной радужки зрачки. У него фамильный нос, однако тонкий, с изящными крыльями и горбинкой - не такой мясистый и прямой, как у отца и у меня самого. А рот его - такие тонкие, изогнутые в недоброй усмешке сухие, бесцветные губы, одновременно и божественно целомудренные, и вызывающе похотливые.
Да всё изящно в брате - и тонкий стан, и неширокие плечи, хрупкие на вид бёдра, тонкие длинные ноги в этих странных варварских, разумеется, но удивительно красивых штанах.
А скольких коров, наверняка, стоила странного покроя, без единой складочки облегавшая стройное тело, туника с разрезом посредине и мелкими, странного вида, фибулами. Одежда из нездешней, никогда не виданной, хоть и шерстяной, но с блеском, ткани!
А эти руки, холёные и тонкие, с нежной, женской кожей, правда, в странных пятнах, словно у красильщиков кож, которые, видимо, ничего не держали тяжелее свитков, вощёных дощечек со стилосом, да этой его деревянной, устрашающей не на вид, как благородное оружие воина, а по действию, палочки, верно, такой лёгкой.
Да, короткого меча - гладиуса - в этих руках даже и не представить. Не говоря уж о тяжёлой спате.
И отталкивающая своей женоподобностью, и ей же притягательная внешность у высокорожденного брата Северуса. Однако не похож он ни на грубых солдат Императора, ни на изнеженных финикийцев - ни на кого, о ком я точно знал, что они - мужеложцы.
Напротив, в этом отношении вид у брата, его жесты, голос, движения, даже непроницаемый взгляд - всё говорит о неразвращённости и целомудрии.
Брат загадочен и странен - казалось, он прожил не у бриттов и, как он выразился, не побывал «на Востоке и Западе, на Юге и Севере»
– появился… из иных времён. Да и выговор его намекает о какой-то… несовременности брата.
Что за чушь приходит в голову, когда сходишь с ума от стонов любимой женщины, отдающейся другому - её повелителю, супругу, его собственному отцу.
Казалось, Вероника всю жизнь проживёт в тени матери, затмившей её если не происхожденим, то рождением наследника - полукровки.
– Ха… «наследник»,– так уничижительно думал о себе Квотриус, в момент превратившийся просто в бастарда.
– И теперь мне с отцом предстоит выслушивать, а главное, исполнять приказы этого истинного наследника - сводного брата.
Руки которого так хочется целовать, не пойму, отчего…
В глазах которого так хочется увидеть свет…
Зачем это мне? Только лишь из-за уже вскриков, чувственных, животных вскриков любимой Вероники - матери Северуса?.. Нет, не только, да и не столько… Боги, боги, когда же… они, наконец, натешатся и утихнут, заснув в объятиях друг друга?! Тогда прекратятся и эти странные мысли о брате…
Кстати, где он? В доме его нет. Днём он, даже не оттрапезничав с дороги, отправился в термы. Но что можно делать там ночью, когда остаётся только читать замусоленные поколениями свитки в старенькой библиотеке? Там же нет ничего стоящего чародея - только Сенека, Гораций да Овидий… Всё это есть в доме, во много лучшем состоянии. Да ещё лишь недавно отец, на моё двадцатилетие приказал пополнить библиотеку порнографией - чтобы наследник, наконец, захотел бы жениться. Но мне не понравились басни о нимфах и сатирах, даже с, кажется, долженствующими возбудить меня иллюстрациями. Напротив, всё это показалось противным и грязным в незримой близости Вероники, той, что ни разу даже с отдалённым интересом не взглянула на пасынка. А ведь я почти так же красив, как мать. Почему всё так сложилось, боги?..
Интересно, почему глаза Северуса - чёрные? Ведь у отца светло-карие глаза, у… Вероники - голубые, как небо моей Родины, яркие, безоблачные, если не считать - ха!
– осени, зимы и весны… Ну и дурень же я влюблённый!.. И всё же… У меня глаза, как у Нывгэ, моей матери, по какому-то капризу «крестившейся».
Мало того, что сама рабыня, так и подражает Распятому Рабу хотя бы в вере своей, непонятной никому в нашем доме. Но уж если отец позволил матери даже имя сменить, данное ей при рождении и означающее, по её словам «Маленькая», такое хорошее, подходящее ей, низкорослой, домашнее имя, а она решила и вовсе отречься от корней своих, приняв это новое, греческое, даже не ромейское имя «Нина», значит, в этой вере нет ничего дурного.
Верно, Северус должен знать о последователях распятого где-то на Востоке Иисуса, ведь брат, наверняка, знает много обо всех богах в подлунном мире.
Но отчего же тогда его столь мудрые глаза не пропускают, кажется, света Солнца в душу, будто где-то внутри колодец, связывающий зрачки с душой, завешен плотной тканью?
Отчего кажется, что ему одиноко и больно, но он, как стоик, терпеливо переносит злую, непонятную муку?