Звезда Аделаида - 1
Шрифт:
Вдруг в голову пришло воспоминание об «Истории Хогвартса» - книге, лежавшей на столе в комнатах его мальчика, Северуса, и раскрытой в самом начале. Что хотел он прочесть в этом вызубренном им от корки до корки талмуде?
Надо бы заглянуть снова в книгу на раскрытой третьей странице. Не стал бы Северус ночью читать давно надоевшую, хотя и, да, историческую книгу. Значит, искал в ней ответ на какой-то мучавший его вопрос, а ведь в последнее время его мальчик, Северус, только и занимался тем, что по ночам разнимал этих Мордредовых ребяток, да всё недоумевал
Да, ещё живо занимали его два вопроса - куда могло занести Гарри с этим проклятущим садистом, да почему возродилась и окрепла такая ненависть между двумя Домами.
– Всё, хватит рыдать, надо привести себя в порядок и одеться, потом, зная универсальное Отпирающее заклинание на все двери в Хогвартсе, как и положено Директору, войти в апартаменты моего пропавшего мальчика, Северуса, и почитать, что же ж там так заинтересовало его в этой старинной магической книге… Ах, книга же ж магическая, и если кто попал в историю Хогвартса или летописей того времени, о нём или… о них, если с умом заколдовать книгу, могли появиться новые строки! Ох, и дурень же я - ведь там и о Гарри с Волдемортом могла появиться запись и… о моём умненьком мальчике, Северусе…
… - Прощай, матерь, не думал, признаюсь, что ты могла затеять подобное. А как же твой единственный бог? Что соделает Он с тобою за грехи твои, за злоумышление против Господина твоего?
– Прости, сыночек, ради тебя задумала такое! Да ради дитя своего я бы и не на то пошла.
Вот, в моей руке нож с кухни.
Им хотела сегодня, да, прямо ночью, спящему, перерезать горло злому, нечестивому Господину своему, собственной рукой убив его!
– Но матерь моя Нывгэ… Я же сам первым захотел любви Господина своего и брата Северуса, первым и поцеловал его, мирно спящего. Он же… Он долго не желал любови моей, покуда сам я…
– Я… не знала, что ты… захотел вдруг совокупиться со своим братом, да ещё и Господином дома.
– Матерь моя, помнишь ли ты ту ночь, когда…
Да, конечно, помнишь - это же была твоя первая ночь среди рабынь - старух, когда отец мой возлёг с матерью Господина моего и брата Северуса.
– Помню, сыночек мой Квотриус, ты ещё тогда кричал во сне имя злого Господина нашего, Северуса.
– Я кричал не во сне, матерь моя Нывгэ…
– Не зови меня этим именеим, ибо познала я жизнь новую со крещением и в знак того, что стала я женщиной, посвятившей себя служению Господу моему Иисусу Христу, получила и имя новое. Так и зови меня им.
Я - Нина.
– Нет, ты злобная, мстительная дикарка уэскге, ты - Нывгэ!
Отец мой содержал тебя в роскоши и даже позволил креститься, отправиться в паломничество в монастырь Святого Креста! А ты… А ты вбила себе в голову несусветную чушь. Если бы ты только знала, чем занимаются граждане - мужья, братья, сыновья гражданок в мужских термах, кои я посещаю регулярно. Приходится мне лицо своё отворачивать, дабы не видеть, как прилюдно совокупляются граждане с массажистами и совсем ещё молоденькими,
Узрев таковое позорище, не стала бы ты мешать счастью, нашедших друг друга посреди многочисленных соблазнов и настоящих, а не вымышленных тобою грехов, любящих чисто и пресветло, сердец и душ.
– Но ведь вы - мужчины, сынок мой Квотриус, а Господин наш, к тому же - брат тебе, пускай и сводный. Вы соитиями своими Господа гневаете!
Любили бы вы друг друга не плотски, по-братски, да разве пошла бы я на такие деяния - предлагать себя взамен на убийство, ведь я душу свою погубила прелюбодеянием.
Святой старец отпустил мне грех всей жизни моей - жизнь в качестве наложницы отца твоего, но больше в паломничество мне уже не идти - буду крестить народ Уэскх`ке, решила я, узнав о сослании к братьям моим.
Как же теперь мне - прелюбодейке, дважды замыслившей убийство и даже убившей по оплошности невиновного, крестить других?
– Не желаю слушать я твои бредни, Нывгэ.
– Нина! Нина! Нина!
– Не кричи. Господина дома и брата моего Северуса разбудишь или отца с мачехой, тогда тебя накажут. Ты этого хочешь?!
– Да! Хочу наказания, заслуженного, страшной боли желаю, мученицей хочу стать, искупить страданиями вину мою перед Господом! Распятия жажду, хоть и чародейского, но столь болезненного, мук иных! Всё, на что чародейство злобное и грешное способно супротив человека!
Этот разговор происходил в спальне Квотриуса, который теперь был, конечно, одет и в душе страшно злился на мать за то, что его возлюбленный Северус сейчас не с ним, а у себя в опочивальне.
– Наверняка ведь грустит и также недоволен своим добрым распоряжением, данном Нине - попрощаться с сыном перед вечной разлукой, - думал Квотриус с раздражением.
Квотриусу давно уже надоели, льющиеся, словно из бесконечного рога или чаши плоской бездонной, упрёки матери, исходящие из заповедей чужой веры и, с его точки зрения, абсолютно беспочвенные - никакая любовь, любовию являющаяся, не может быть грешной или зазорной.
Квотриус был уверен в своей чистоте перед богами, которым поклонялся, а не тем неведомым, единственным Господом - Распятым Рабом.
Вдруг в комнату ворвался, взбешённый затянувшимся прощанием, лишь распалённый поцелуями и объятиями с братом под дождём, Северус.
Главное, что побудило его на вторжение в опочивальню брата непрошенным, были услышанные им крики о паломничестве в загадочный и скрываемый от непосвящённых язычников монастырь, основанный, как считают маггловские клерикалы, неким святым Норньоном.
Ведь именно в монастыре Святого Креста велась хроника событий в Альбионе, по легенде, ещё с третьего века. Но Северус не верил ни в Норньона, крестившего пиктов в Северной Каледонии* * , ни в существование монастыря в третьем веке. Он с трудом мог поверить, что сейчас, в начале века пятого, на острове теплится искорка христианской веры. До того всё в среде ромеев было пропитано язычеством.