Звезда Аделаида - 2

GrayOwl

– Но… разве пир не будет домашним, во славу Пенат и Лар, о высокорожденный возлюбленный отец мой?

Зачем какому бы то ни было человеку чужому присутствовать на нём?

– Сегодня человек сей, о Квотриус, верно, разума и памяти лишившийся от содеянного над собою, высокорожденный патриций Сабиниус Верелий Конигус, прибыл с сыновьями своими достойными и обручил дщерь свою единую, высокорожденную патрицианку Адринану Ферликцию, с сыном моим законнорожденным и наследником и стал членом семь…

– Как мог ты, брат… именно сегодня, когда я!.. Когда мы!.. Коротка же память твоя, о высокорожденный брат мой и Господин, ежели не хватает её на день единый!

– Успокойся, о Квотриус, и сам я не ведал о событии, мне предстоящем. Поверь! Северус снова солгал, ведь именно за утренней трапезой надел он себе на палец обручальное кольцо для невесты.

И солгав, Снейп обратил свой гнев

не на себя, как должно было бы произойти, а на несчастного, слишком много пережившего за «день единый» брата, который, сжав голову руками, повторял:

– Нет! Нет! Не верю! Ни единому слову твоему, о возлюбленный брат мой! Не мог ты не знать заране о дне помолвки своей! Сие суть событие, должно быть, долгожданное для тебя!

– Не веришь?! Опять провалы в памяти?! Или ты вконец обезумел, о Квотриус?! А вспомни тогда, кто поставил тебя на ноги так скоро, что ты не успел и почувствовать всех прелестей того, что натворил с собою? Не помнишь и сего ты?! Да?! Да у тебя бы сейчас все раны, самим собою нанесённые, болели столь преяро, так что знахарки ни из гражданок, ни из рабынь дома моего, ни даже врач не помогли бы тебе. Лишь долгое время спустя почувствовал бы ты себя немного более живым, а не славословить божеств домашних в день…

– Да не нужны мне были тогда Исцеляющие заклинания и отвары твои, поистине чудодейственные! А Лары и Пенаты по доброте своей божественной уж простили бы болящего домочадца! И пусть страдал бы я страшно, сильно, но не прибегнул бы к помощи твоей!

– Смотри же, Квотриус, пожалеешь ты ещё о словесах сих необдуманных. Не нужны, говоришь ты? А как же…

Но профессор не договорил - ему было почему-то неудобно договаривать «мы с тобою» при Папеньке. Отчего в нём вдруг проснулась такая стыдливость вслух сказать об их с братом отношениях, о которых отец Квотриуса уж, конечно, знал давно, с самого начала, как и все свободные домочадцы, и даже… Гарри проведал о них, Северус так и не понял. Он взял себя в руки и уже открыл было рот, чтобы произнести затаённое, но было поздно - момент был упущен.

Однако Квотриус оказался в этот миг сильнее брата или просто разозлён больше, поэтому громогласно проговорил:

– Не буду я присутствовать на пиру в честь помолвки брата моего возлюбленного более, нежели жизнь.

Холодно и отчётливо, нисколько не стесняясь и не таясь отца, произнёс эту выстраданную фразу Квотриус, легко поднялся со спины, на которую упал при обмороке, но тело его было расслаблено тогда, потому он и не ушибся, даже головою - отец поддержал любимого сына. Он и потом, разговаривая с Северусом о закольцовывании времени, всё так же лежал на земляном полу, вычищенном перед славословиями обоими камерными рабами Папеньки. Затем брат - бастард встал в начале на колена пред любимым, никогда не предававшим его, отцом, словно перед братом, когда в день первый, униженный пришлецом, целовал тому руку, глядя на него с ненавистью… тою же ночью сменившейся чувством совсем иным. Но сегодня было не до целования руки, хоть и причин для сего было много и много боле, ибо спас жизнь Северус брату, несмотря на сопротивление взбунтовавшихся Стихий, поднявшихся против Снейпа, в тщетных попытках избавиться от своего Господина, тогда еле живого. Квотриус твёрдо встал рывком на ноги и покинул комнату отца, служившую и супружеской опочивальней, не удосужив оставшихся и взгляда.

– Прости, о высокорожденный отец брата - бастарда моего за неромейскую несдержанность в выражении чувств. Ведь знаем мы оба, полукровка он еси, вот и взыграла в нём кровь Нины, ибо родом была она из варваров диких и грубых в выражении всего, что бы ни взбрело в голову им, от уэскх`ке.

– Не говори того, чего не ведаешь, сын мой Северус! Не то ярость и гнев мои за словеса твои велики будут! Ужель хочешь сего? Знай же, что во гневе ужасен есмь я! И ежели обрушится злоба моя на твою голову, не поможет тебе чародейская палочка твоя!

Папенька мгновенно и резко оборвал излишне подсуетившегося наследника, ибо от любезного Квотриуса, быть может, стерпел бы он и не таковое, но от старшего нелюбого сына - развратника, совратившего милого Квотриуса к плотскому греху меж братьями, да ещё от так и не ставшей любимой женщины - никогда. После сего взгляд его из грозного превратился в мечтательный и ласковый. Он вздохнул и, словно бы нехотя, стал превозносить необычайные, прямо-таки сказочные достоинства Нывх`э.

– Нывгэ, Нывгэ, хоть и от уэскге диких, как и говорит мой сын законнорожденный и наследник, взята была ты, но характером была истинною матроною ромейскою - покорная, тихая, немногословная, незлоречивая, напротив, скромноустая. Была ты прекраснейшей хозяйкой в доме, бывшем тогда моим вполне.

О лучшей и заботливейшей супруге мечтать не может ни один, даже самый высокорожденный и знатнейший ромей. Но не мог я взять тебя в супруги законные, ибо происходила ты от варваров, Ларам, Пенатам и милостивым, но грозным ромейским богам не поклонялась, жертвоприношений в храмах Сибелиума не свершала никогда, как ни просил тебя я о сём. Поклонялась ты не богам, но духам несуществующим, по вере твоей обитавшим в священных для варваров лесах, болотах, рощах, пустошах, лугах, водах всеразличных - и больших, и малых. И родить ты сумела мне, несмотря на весь пыл мой и мужское естество, щедро на тебя расточаемых, всего одного дитятю. Не о нём была твоя забота - растили Квотриуса рабыни и рабы поумнее, учили разговаривать, есть, ходить… Заботилась ты обо мне, как о супруге своём, с коим Союзом соединена, но не забывала, что есмь я Господин твой, из нищеты и невежества варварского тебя взявший и взрастивший. И была ты во всём воле моей покорна. О, как же заботилась ты обо мне! Поверь, сыне, много, много лучше, нежели теперь матерь твоя, законная супруга моя, высокорожденная патрицианка Вероника, коя, хоть и на склоне лет, но всё о нарядах, шелках, да причёсках думает. Утомился я уж от её неумолчного щебета здесь, в опочивальне, кою делила ты, Нывгэ, почасту со мною. И ревности не испытывала ты ко многим рабыням красивым и младым, коих поял я, ибо знала место своё в доме, тогда бывшем моим! И было счастливо нам с тобою, о Нывгэ! Если бы знал ты, сыне, по чьей вине разорвалось сердце Нывгэ, что приказал бы ты соделать с рабом сим? Впрочем, не жду ответа от тебя, ибо ведаю я, что убить пыталась тебя Нывгэ неоднократно за совращение сына единородного к мужеложеству с братом, пусть и сводным. Но сие еси грех великий, искупи же его, приняв супружницу младую и обзаведясь потомством крепким да многочисленным. Квотриуса же изжени из сердца своего навеки и пускай милостивые боги решают за нас, кого и как наказать в своё время.

Речь Папеньки казалась бесконечной, а ещё и выслушивать нравоучения, кого любить, а кого «изженить» - и всё это от необразованного, напыщенного маггла - профессионального убийцы - по отношению к графу Северусу Ориусу Снейпу, чистокровнейшему волшебнику! Северусу было противно, но Папенька не давал и слова вставить. Можно было, да и проще всего, навести на него волшебную палочку и произнести Заклинание Немоты. Он, по крайней мере, одумался бы за несколько минут вынужденного молчания.

Но Папенька заговорил об этой лисичке - Маменьке, значит, надо снова обмакнуться в словесный понос Малефиция.

– Матерь же твоя Вероника Гонория - что ж, не нужна ей боле мужеская сила моя, ибо фригидною соделалась она. Не ведаю я, что и совершилось с матроною сею, лишь теряюсь в догадках.

Да тебе, сыне, лучше не знать такового о матери своей…

И это всё о Маменьке. Тогда зачем был разыгран весь этот спектакль, по мнению Северуса, убивающегося по «Госпоже Наложнице» высокорожденного, хошь-не хошь, но патриция.

На самом же деле в Малефиции проступили неожиданные черты обычного человека, всё ещё страдающего от потери единственной настоящей любови в жизни - дикарки Нывх`э, воспитанной «отцом», взлелеянной и только потом возведённой им на ложе в качестве Госпожи Наложницы. Она занимала место в доме превыше отвергнутой супруги, чьи Пенаты и Лары стояли в ковчежце, много выше игрушек на одну или несколько ночей кряду - многочисленных и, иногда, ещё более красивых, а в последние годы - молодых рабынь из её же народа.

Внезапно Снейп проникся сказанным Папенькой о своей единственной, на самом деле, любви. Такой «отец» был невидим раньше Северусу, и тот невольно восхитился тем, кого презрительно-насмешливо величал «Папенькой». Профессору открылась ещё одна черта в характере этого, по-своему, удивительного человека, профессионального и престарелого убийцы.

– Нет, не виню я тебя, высокорожденный сыне мой и наследник, Господин дома, что возвёл ты матерь свою, возлюбленную тобою и униженную мною, обратно на ложе супружеское, удалив Нывгэ мою любимую с очей долой, в камору рабскую. Ибо такова природа сыновей - защищать матерей своих. Да и была матерь твоя с месяц почти супругою мне хорошею, хоть и не во вкусе моём - излишне худосочною. Знай, ибо даже рабыни твои имеют с простой ячменной каши на жиру телеса более пышные, нежели супруга моя на отборных агнцах и тельцах. Со взрослым сыном и наследником же говорю я, значит сие, что можешь и ты узнать о рабынях своих больше, нежели знал до сего. Ты-то, я смотрю, только до брата охоч да ещё вот гость твой, с лица оченно странный да и фигуркой тоненький, прямо как ты, тебе нравится. Не отворачивайся и не красней - если я не замечу, то старые рабыни, убирающие полы в коридорах, всё мне доложат!